Шелковая императрица

Фреш Жозе

— Кто знает, однажды мы, возможно, узнаем нечто определенное, — загадочно произнес кучанец.

— Поверь моему опыту, Луч Света, к тому времени Аддай Аггей может изменить свое решение.

Совершенный наставник общины Турфана имел богатый жизненный опыт.

Секретарь Ормул напомнил, что подошло время вечерней службы и что верующие уже собрались в храме. Наставник поднялся. Для слушателя наступил решающий момент. Теперь Море Покоя может официально простить его, отпустив все грехи. Или отказать в прощении, несмотря ни на что.

— Мой Совершенный Учитель, прошу вас о безграничной

милости! От всего сердца сокрушаюсь о своих прегрешениях. Эта молодая женщина и я, мы хотели бы воссоединиться с общиной и стать вашими детьми! — набрался храбрости Луч Света.

Он в пояс поклонился Совершенному. Тот поднял одну бровь, потом другую. Но губы его, бледные и тонкие, оставались плотно сжаты.

— Прощение смертного греха — не простая формальность! — резко ответил Совершенный, надевая торжественное облачение, необходимое для проведения службы. — Сохранил ли ты верность Церкви Света? Не отрекся ли от нее за время странствий по Китаю?

— Я верен учению Мани! Совершенный Учитель, вы можете полагаться на меня. С завтрашнего дня я займусь червями и коконами, — шептал кучанец, стоя на коленях.

— Мы поговорим об этом, когда наступит подходящий момент. А твоя спутница действительно прекрасна! — неожиданно подмигнул Совершенный, улыбаясь ему.

Юноша заморгал, не веря своим глазам.

— Могу ли я по крайней мере просить вас о благословении — прежде, чем буду удостоен прощения?

Море Покоя согласно кивнул, и Луч Света склонил голову перед духовным наставником.

Руки Совершенного опустились на его затылок, и Море Покоя произнес торжественные строки «Патимокха» — «Великого прощения Света». Когда он закончил, счастливый Луч Света знал, что получил именно то, чего так жаждал: освобождение от грехов.

ГЛАВА 28

МОНАСТЫРЬ САМЬЕ, ТИБЕТ

Кинжал Закона вежливо улыбнулся ламе сТоду Джинго, лицо которого появилось в приоткрывшемся смотровом окошке посреди тяжелой створки ворот с масками демонов.

— Я хотел бы по срочному делу встретиться с достопочтенным Рамае сГампо!

— Кто ты такой, чтобы требовать подобной милости, если он сам не приглашал тебя? Никто не смеет беспокоить нашего почтенного настоятеля, погруженного в дела благочестия!

— Меня зовут Кинжал Закона, я монах Малой Колесницы, первый помощник учителя Буддхабадры. Я разыскиваю моего достопочтенного настоятеля. Он покинул монастырь Единственной Дхармы в Пешаваре, и с тех пор его никто больше не видел! Вся община погружена в отчаяние, мы осиротели. Но я знаю, что он шел сюда.

Зачем учителю понадобилось возвращаться в Самье, оставалось загадкой, и Кинжал Закона жаждал отыскать ответ. Он не сомневался, что нашел тонкую ниточку к тайне и если аккуратно потянет за нее, то вскоре сумеет отыскать и самого достопочтенного настоятеля.

— Учитель Буддхабадра действительно провел здесь несколько дней. Что еще ты хочешь узнать? — недоверчиво спросил лама.

Значит, Буддхабадра и вправду вернулся в Самье и останавливался

в монастыре!

— Я должен поговорить с настоятелем вашей обители! Это крайне важное дело. У меня нет никаких известий о моем учителе, и я начинаю опасаться, что он попал в большую беду! — решительно заявил Кинжал Закона.

— В таком случае тебе следует привязать к дереву слона. Ворота монастыря слишком узки для него. Буддхабадра тоже оставлял своего священного белого слона вне стен монастыря.

Кинжал Закона отдал необходимые распоряжения погонщику, и тот привязал Синг-Синга к толстому стволу лиственницы. За стеной виднелись кровли с многочисленными башенками и двойными шпилями, с которых свисали знамена и ритуальные гирлянды. Тяжелые ворота открылись, позволяя путнику вступить на монастырский двор, заполненный монахами и послушниками.

Посреди дня монастырь напоминал улей, где каждый обитатель занят своим делом, повсюду кипит работа: кто-то несет воду или съедобные пожертвования на кухню, кто-то чинит крышу либо дверь, кто-то расписывает гипсовые фигурки святых, предназначенные для паломников, украшает фресками стены, превращая их в многоцветные ковры, пестрые и яркие, а большинство предается молитвам и культовым обрядам.

Монах-индиец, последователь Малой Колесницы, впервые вступил в тибетскую буддийскую обитель. Его поразили размеры строений и великолепие убранства, никогда прежде он не видел ничего подобного. Рокот голосов, сливавшихся в непрерывный гул, показался Кинжалу Закона оглушающим. Тут и там вращались гигантские молитвенные барабаны, переговаривались между собой занятые хозяйственной работой монахи и послушники, десятки голосов хором выводили священные слова. Доносившийся из гулких молитвенных залов глухой речитатив был немного гнусавым, словно исходил из могилы, и это делало всю обстановку несколько жутковатой.

Теплый ветер из пустыни пробрался сквозь горы, разгоняя привычный холод гималайских долин, но привычный к иному климату Кинжал Закона чувствовал, что замерзает. Следуя за ламой, он едва замечал бесконечную череду дворов и коридоров, казавшихся ему до невероятия похожими друг на друга. На стенах и сводах повсюду виднелись оскаленные маски демонов, в нишах стояли раскрашенные изображения дакини — духов-мстительниц, увешанных связками черепов — капала, — с губами, измазанными кровью жертв; дальше шли сцены жутких убийств, растерзанных, разорванных на куски человеческих тел, подвешенных в виде ужасных гирлянд: одни были составлены из черепов, другие из внутренностей, — и все это служило символами страдания, болезни и смерти, призванными настраивать на медитацию «аскезы отречения».

Что могло привлечь Буддхабадру в столь странное место?

Ужасающие фигуры, покрывавшие стены бесконечных коридоров и огромных молитвенных залов, произвели на Кинжала Закона отталкивающее впечатление. Как отличалось все это от убранства его родного монастыря Единственной Дхармы! Там росписи навевали покой и умиротворение, а здесь пестрые краски и жуткие картины вызывали тревогу и страх. Неужели буддизм настолько многогранен, что может вмещать такие крайности?

— Погоди немного. Я должен спросить, примут ли тебя, — сказал лама перед закрытыми дверьми.