Шелковая жизнь

Хабаров Алексей

Это был какой-то фокус. Фокус – мокус, как говорил дед.

Наверно, я потерял направление, пока смотрел только под ноги.

Я снова побежал вперёд, глядя прямо перед собой. Так было труднее, но зато я видел, что бегу прямо на горы…А они убегали от меня! Горы как будто не хотели, чтобы я дотронулся до них. Я растерялся, остановился и оглянулся на маму.

За мной было поле. Огромное, ровное поле с камушками – до самого края белого неба. Только поле. Ничего больше – ни автобуса, ни людей, ни мамы.

Это было

похоже на страшный сон – и я понял, что, наверно, сейчас испугаюсь. Но не мог ни пошевелиться, ни сообразить, куда всё подевалось. Я уже знал, что страшный сон ни за что не кончится, если хочешь проснуться. Я понимал, что надо скорее вернуться. Но не знал, в какую сторону бежать…

Снова подул ветер.

Я уже почти заплакал, как вдруг далеко, чуть пониже края неба, заметил маленькие точки – они расплывались и дрожали.

Я вытер слёзы и узнал их. Я разглядел точку – камень с родником, точку – автобус, совсем как игрушечный, и точки – людей вокруг. Я увидел точку – маму. Она стояла рядом с точкой – соседкой. До них было очень – очень далеко.

Дома у деда был бинокль. Иногда он давал мне с ним поиграть. С одной стороны, бинокль людей приближал. Но если посмотреть в него наоборот – с другой стороны – и мама, и дед, и бабушка становились совсем маленькими. Когда я играл в путешественников, то смотрел в бинокль наоборот и представлял, что уезжаю в далёкие страны. Это было не страшно.

Но так далеко, как сейчас, я ещё никогда от мамы не уходил. И я побежал назад. Изо всех сил. Я не опускал голову, хотя ветер дул в лицо и свистел в ушах. Слёзы высохли – и точки приближались ко мне быстрее, чем я бежал.

Это было такое счастье, что я всех нашёл! Мне хотелось кричать от радости. Страшный сон закончился. Я нашёлся и уже бегу к маме. Вот под ногами – камушки. Вот уже сухая трава. Вот передо мной родник, люди, автобус. Мама разговаривает с Аней. Хорошо, что никто не видел, что я не добежал до гор.

К маме я подскочил со спины, чтобы она не сразу меня увидела. Сердце стучало быстро, и я делал вид, что не запыхался. Но мама сразу обернулась.

– Ну что? Добежал до гор?

Я не хотел рассказывать при Ане – и потому просто кивнул, с закрытым ртом, удерживая дыхание.

– Добежал, добежал! Молодец!.. – стала обнимать меня мама.

Ну, это она зря делает! Я стал вырываться – я же не девочка!

– Алёнушка моя!.. – мама поцеловала меня в щёку.

Ужас! Я стал выворачиваться из маминых рук. Это же так стыдно, когда тебя зовут, как девчонку, да ещё целуют при всех!..

Мама отпустила меня – я отскочил в сторону, оглянулся назад и замер…

Они вернулись!

Огромные горы опять были рядом мной.

Близко.

И это был не сон.

Воскресный снегопад

Снежная ташкентская зима была недолгой, но удивительно красивой порой в жизни нашего двора на Гоголевской. Случалось и так, что

долго ждали её после осени. Но раз в году, всегда неожиданно, детская душа замирала от особого восторга – это те мгновения, когда начинался Первый Снег.

В эту субботу ничто не предвещало чудес, хотя по календарю давно была зима. Вокруг – унылый ландшафт с голыми деревьями. Всё грязное или серое. Даже небо – как больничная простыня.

Кого попросить, чтобы наконец пошёл снег? Я желал его всей душой. Но сегодня даже думать о нём было бесполезно…

Я сидел перед окном, лбом в стекло. И выдыхал прямо на него. Стекло потело. Но ненадолго. Рисовать не получалось. Форточка надо мной была распахнута. В воздухе не то что снегом – дождём не пахло.

Овчарка Азка, опустив хвост, понуро бродила по двору. Воробьи, индийские скворцы – майны, горляшки… все попрятались. Даже петух с курами не показывались из сарая. Пасмурное утро сползло в тусклый день. Уже начинало смеркаться.

И вдруг… какой-то белый пистон, словно из конторского дырокола, закружился в воздухе, спотыкаясь о голые ветки.

За ним – второй! Третий!

Откуда они взялись?

Несколько долгих мгновений я не верил, что это могут быть снежинки. Слишком уж фальшиво, как бумажные конфетти, они выглядели. И на земле не таяли…

Но вот уже огромные хлопья посыпались так, что у меня зарябило в глазах. Пушистыми и белыми становились крыши, деревья, виноградник, собачья будка, кусты живой изгороди и дорожки, мощёные кирпичом.

Даже на бельевых верёвках, между зимующими прищепками, налипли снежные шлейфы. Ещё чуть – чуть – и верёвка от тяжести перекрутится, снегом вниз, а прищепками вверх.

Опять светло вокруг.

Всё тонет в снежном пуху.

Ветерок над крышами затеял настоящую пургу.

Пролёт воробьишки под деревом – вихрь.

Горлинки обрушили с ветвей целую лавину…

Но снегу на деревьях меньше не становилось.

Он всё падал, падал и падал…

…Прямо напротив окна, на винограднике, как подарки на ёлке, висели тяжёлые, изжелта – розовые кисти. Уже припорошенные. Надо было спасать их, пока не сорвались или не замёрзли. Я выбежал во двор. Установил под виноградником стремянку, забрался на верхнюю ступеньку – и потянулся за гроздьями. Холодные ветки захрустели под моими пальцами. Снег сыпался прямо в лицо…

Некоторые ягоды на самой большой кисти уже подвялились и сморщились. Между ними спала оса в полосках жёлтого и сургучного цвета. Я встряхнул гроздь – и оса, вяло шевеля лапками, упала в снег…

Уложил кисти в тазик и потащил в дом – на кухню.

Затем я вернулся. За осой.

Как же я мог оставить её на снегу!

Веточкой скатил полосатую на гнутую почтовую открытку. Перенёс в ящик под крыльцом – на мягкую подстилку из сухих листьев. Укрыл. Сложил рядом несколько опавших виноградин – на завтрак.