Шелковый билет
Шрифт:
Только сейчас я заметил рядом с Околом большой пакет. С многозначительным, торжественным видом, Олег начал выкладывать на стол содержимое пакета: шмат сала, черный хлеб, банка с солеными огурцами и помидорами и огромный термос.
Я хотел спросить, что в термосе, но Окол меня опередил:
– Анька борща наварила! Фирменного!
Я действительно был в восторге. Последними из пакета были извлечены бутылка водки и диск «Сибирский цирюльник» [17] . Диск! Я чуть с дивана не свалился.
17
художественный
– Давай тащи тарелки, ложки-вилки, нож и рюмки! – скомандовал Олег, – а я пока фильм поставлю. Руссня стартует! – объявил он патриотическим голосом.
– Олежа, – начал я осторожно, – ты ведь за рулем. Может без водки?
Олег нахмурился.
– Но ты-то не за рулем! Так что давай, не кочевряжься!
Я все принес и одну рюмку тоже захватил. Пить я, само собой не собирался. Мы накрыли «поляну», Окол открыл водку, наполнил рюмку и придвинул ее ко мне. Я незаметно отодвинул ее обратно в его сторону. Мы ели и молча смотрели фильм. Все было очень вкусно, и я действительно отвлекся и радовался приезду Олега. Неожиданно, Окол, будто на автомате, потянулся к рюмке и осушил ее. Я посмотрел в его сторону с недоумением, но говорить ничего не стал. Он внимательно смотрел фильм, а параллельно вновь наливал водку в рюмку. Так он скоро допил всю бутылку и захрапел.
Я грустно рассмеялся. Время было уже почти два. Накрыв Олега пледом, я выключил фильм, убрал со стола, сложил остатки еды обратно к Околу в пакет, вызвал такси на без десяти три и пошел в душ. Я тщательно побрился, надушился одним из своих подарков на день рождения, надел джинсы, белую футболку и серый свитер. Все новое. Даже носки. Положил документы во внутренний карман сумки, вынес чемодан в коридор, заправил постель, последний раз взглянул на рисунок и коробку и закрыл спальню на ключ.
Окол мирно спал на диване кверху брюхом, словно миролюбивый медведь. Я оставил на столе записку с благодарностью и парочкой инструкций о том, что сделать перед выходом из квартиры. Сверху записки я положил один из комплектов ключей, со стикером-просьбой потом завезти их маме.
Когда я все сделал, как раз подъехала машина. Я обулся, накинул новую парку и шарф, зашнуровал ботинки и мысленно попрощался. Пробок еще не было. Таксист ехал быстро, но осторожно.
Я думал про Окола, своего старого друга и алкоголика. Мне стало интересно: действительно ли он хотел со мной попрощаться или просто искал повод напиться? Наверное, и то и другое. Я вспомнил о том, как сегодня размышлял о нашей с ним дружбе. Мнения своего я не изменил, потому что Олег не удивил меня. То, что он напился и уснул на моем диване, ни в коем случае не оскорбило меня и не обидело. Он приехал. Он устроил руссню, хоть и неудачную и с нелепым исходом, но все же. Ему было не все равно. Он мой друг. Безответственный, инфантильный алкоголик и мой единственный друг.
В аэропорт мы добрались быстро. Я дождался, пока водитель достанет из багажника чемодан, оплатил поездку картой и вышел.
Я люблю аэропорты. В них всегда настолько много людей, что ты становишься невидимкой. Все запахи сливаются в один, что ты вовсе перестаешь их чувствовать. Единственное, что остается в воздухе – дух перемен. На аэровокзалах живет надежда. Судьбы переплетаются, люди улетают,
В Москве у меня было три с половиной часа до рейса в Нью-Йорк. Я зачем-то купил «Преступление и наказание» [18] на английском за неприлично большую, типично аэропортовскую, цену. Люди в зале ожидания сидели бесконечно разные. Пожилая супружеская пара азиатов дремала возле меня. Напротив меня сидел симпатичный молодой африканец в сером спортивном костюме и огромных наушниках. Он самозабвенно слушал музыку, с закрытыми глазами, и стучал пальцами по колену. Чуть подальше сидела девушка в синей толстовке и узких голубых джинсах. Крупная, с короткими светлыми волосами. Положив голову ей на колени, спал мальчонка. «Братик», – подумал я.
18
социально-психологический и социально-философский роман Фёдора Михайловича Достоевского.
Все они чего-то ждали. Не только рейса. Они ждали перемен, новых впечатлений, решений. Это было словно написано у них на лицах.
Сидеть было неудобно. Я взял книгу, сумку, и направился к ресторанному дворику. Сев в какое-то вегетарианское кафе, я заказал салат с сыром и рукколой, кофе и фалафель. Ксюша как-то мне сказала, что русское название рукколы – гусенечник посевной. Я невольно улыбнулся. Есть не хотелось. Достоевский на английском читался даже проще, чем на русском, но совсем не трогал. Тяжелое, мрачное произведение заходило ровно и неосязаемо. Это немного тревожило. Я отложил книгу и взял журнальчик со стола. Дерьмо. Такое же дерьмо, как и, без сожалений покинутый мной, «Караул». Качественное, яркое, но бесполезное и бездушное дерьмо.
Я все-таки пролистал журнал до конца. Без интереса и удовольствия. Наконец, объявили начало регистрации. Я расплатился по счету, взял рюкзак и парку, и, пройдя зону контроля, пошел к выходу тридцать четыре А. Достоевского я оставил на столе.
Самолет со стороны казался каким-то ужасающе громадным. Гигантское металлическое чудище, что вот-вот должно было унести меня навстречу неизведанному, внушало мне странный восхищенный страх. Когда я поднимался по трапу, меня внезапно охватила паника. Я вдруг остро почувствовал, что мне пришел конец. И теперь есть лишь два исхода: переродиться в новое существо или погибнуть. Мне предстояло узнать, под силу ли моей жалкой заднице жесткие необратимые метаморфозы, или же мой хрупкий скелет просто исчезнет с лица земли, растворится в новой реальности, как в кислоте. Семь тысяч пятьсот двадцать два километра. Десять часов сорок пять минут. Скоро я узнаю свою цену. Скоро я пойму, смогу ли я справиться.
Пугающе красивая темноволосая стюардесса, прошу прощения, бортпроводница, отправила меня на место двенадцать B. Странно, но сегодня не так уж много людей летело в Нью-Йорк. Хотя я не в курсе, сколько их обычно, но мне казалось, что гораздо больше. Два места рядом со мной были свободны. Так никто и не сел. Я одновременно и обрадовался, и расстроился. С одной стороны, я любил одиночество. С другой стороны, мне мог попасться по-настоящему интересный, стоящий собеседник. Конечно, шанс не велик, но все же. Вдруг сердце у меня остановилось. Мураками! Я ведь положил его в чемодан! Идиот.
Конец ознакомительного фрагмента.