Шепот дневного сна
Шрифт:
– Гаврила Петрович, – закатилась Лю. – Хмырь!
– Я и говорю… Ладно-ладно! Рассказывай!
А дело было так. Фаиг очнулся вчера вечером и обнаружил, что в комнате никого кроме господина Петкевича нет. Он разбудил его и попросил что-нибудь от головы. «Голова у меня трещала как спелый арбуз!». Петкевич долго решал, где такое можно достать, чтобы голова не трещала. И вот они вдвоем отправились к господину Белокопытову, у которого гостила некая Марина из МГУ, гостила в нашей общаге вот уже вторую неделю и была известна как психотерапевт, а психотерапевт – это то же, что и доктор, значит, анальгин-то у нее точно найдется. Прибыли, постучались, были приняты. Богиня Марина оказалась шикарной брюнеткой, высокой, стройной, моделеподобной, прямо из глянцевого журнала «Америка», все поняла, всем диагнозы поставила, добрых партийцев успокоила. Попыталась даже уложить их по кроватям, загипнотизировала
Выйдя в коридор, он немного пофланировал вдоль стен, с этажа на этаж, снова вдоль стен, и зарулил к Гарею. У Гарея творилось следующее. У Гарея гостил его друг Рустам, наш Командор, лидер Российской Партии Ха-Ха, он же беглый солдат-срочник. Рустам самоотверженно объяснял Гарею, что он не дезертир, а в самоволке, довольно длительной, и что в тюрьму он не хочет, а домой ехать небезопасно, наверняка туда послали справки насчет местонахождения беглого солдата. Вот такой вот ситуэйшн. Но травка, алкоголь и плохое питание в общаге дали о себе знать. При Фаиге Рустам два раза бросался на стену, доказывая при этом, что по общежитию бродят призраки-самоубийцы, и что их необходимо победить в честной схватке. Фаиг переглянулся с Гареем. У обоих мелькнула мысль связать разбежавшегося солдатика. Стали его окружать. Тот выбежал в коридор, принял позу пьяного монаха и вступил в бой с призраками. Он бегал туда-сюда, он падал и вставал, махал руками и ногами, выкрикивал боевые кличи, да так страшно выкрикивал, что закричали местные коты и кошки, залаяли испуганно непутевые собаки…
– Короче, мы с Гареем его еле-еле успокоили. Заверили, что все призраки бежали прочь от бесстрашного воина, и уложили спать.
В завершении рассказа, Фаиг показал циклодол.
– Голова-то прошла? – спросила Лю.
– Не только прошла! – воскликнул Фаиг несколько неадекватно вопросу. – Не только прошла! Кто будет циклодол?
Видя, что мы все-таки не доверяем химии, он ловко проглотил сначала пять, а потом еще пять таблеток, и холодного чая хлебнул.
Я глянул на часы – десять ноль-ноль. Встал, оделся. Сходил – умылся. Съел бутерброд с сыром. Лю наблюдала, как Фаиг погружался в циклодольные миры. Он рыгал, икал, закуривал, пил чай. Вставал, садился. Мы ждали, он тоже ждал. Через полчаса Фаиг уснул. Мы накрыли его одеялом и вышли.
У жемчужной Богини Лю в комнате было все так же темно, как и вчера. Я обратил внимание. А она обратила внимание на то, что мне надо побриться, вручила мне станок, крем для бритья, полотенце. «И еще сходи в душ». На мои вопросительные взгляды, мол, откуда у тебя станок и крем, бросила: «Не знаю! Ничего не знаю! Бриться и в душ! А я пока яичницу приготовлю».
Душ – это благодать! Я вышел из душа другим человеком. На крыльях поднялся наверх, без лифта, набросился сначала на яичницу, а потом на мою дорогую девочку, словно изголодавшийся Робинзон. Страсть захватила нас и крутила нами и вертела целый час. Волосы ее пахли розами, тело благоухало ландышами. Я исцеловал каждый миллиметр ее кожи, а она подчинялась любому моему движению, даже предугадывала их. А как она моего маленького ласкала! Да мы просто были созданы друг для друга, клянусь!
Довольные, уставшие, восстановившие и утвердившие что-то каждый сам для себя, мы лежали в постели, и никуда не хотелось идти, ничего не хотелось делать. Вот так бы валяться и валяться день за днем, неделю за неделей. Есть и заниматься любовью, заниматься любовью и есть. И в душ бегать! Ну, еще за едой и сигаретами в магазин!
– Ты слышишь меня? – прошептала Богиня.
– Да-да… – вернулся я из своих мечтаний. – А… ты… о чем?
– Расскажи мне о Кастанеде. Что ты за ним бегаешь? Чем он тебе так приглянулся?
– Не ожидал от тебя такого вопроса… Хм!
Я задумался. Действительно, чего я так в него уперся!
– Мужик. С образованием. Антрополог, кажется. Сам из Перу. Попал в Мексику к магам. Познакомился с толтекской магией. Погрузился в нее конкретно. По самые некуда… Вот.
– И… что? – не унималась Лю.
– Что? И правда –
– Зачем?
– Как – зачем? Показал ему, что жить можно иначе. Более полно, путь сердца, так сказать…
– Путь сердца? А знаешь ли ты, что у Кастанеды, у этого дона Хуана, нет ни одного слова о человеческой любви!
Я смотрел на нее во все глаза. Я даже про сигарету забыл, забыл, что курю.
– Ни одного слова? Ты читала, что ли?
– Да. И вот что думаю… Нет, давай-ка иначе! За последний, скажем, месяц написал ты что-нибудь?
– Так, одно стихотворение…
Она затушила мой бычок.
– Не ломайся, прочитай его!
Это прозвучало как приказ. Но очень приятный приказ. Я прочистил горло, прокашлялся. Ощущалось, ком застрял. Здоровенный такой.
– Называется «Опасное направление»:
Охватило, бывает-бывает такое «везенье»,Схватило сегодня будто сомненье,Что утренний чай, радио, выход,Что остановка, метро и вход —Все нелепо и дико!И что нужно давно взрывать самолет,В котором летишь!Спокойнее…Часть крыши, часть тела,Часть жизни поехали к черту, туда,Где гулял любопытный нос,Где сначала еще младенческий глюкПраздно шатался без дела,Где гостями казались образы мертвых людей,И транквил-проводник, и душа-анаша так легко,Так нежно роднились!Спокойнее…На столе между хлебом и ложкойБлестит удивительно нужный предмет,Потрясающе тонкий и ловкий,Как прозрачная мысль – «жи… ет».Но дорога – длинный, длинный,Длинный проспект, – и который уж часПоверхность стола не становится ближеК протянутой мною руке!Спокойнее…Удалось проскочить воздушную яму,И курс самолета, теперь – корабля,Изменился вследствие самого чистого,Чистого смеха!… Потом,После краткого телеграфного такта в груди,Я четко отметил:Меня хотели поднять, отрезвить, спасти!..Спокойнее…Вот, слава богу, знакомая дивная мысльИ направление взгляда! Бесценный предмет…И, черт, снова сбит курс, в бок, назад, и штормит,И бросает как птицу, как с дерева лист,Как бриг иль челнок, стремящийся в пропасть…И пол, и ножки кровати, и пыль,И стена, и чьи-то крепкие руки,Плечи, стол, «беломоровы» гильзы,«Колеса», хлеб… Стоп!Курс взят! Вот оно – лезвие, ждущее вен!Нужный, тонкий, блестящий предметСократил расстояние.Богиня Лю взяла меня за руки.
– Что сказать? Во-первых, рифмы совсем никакой. Во-вторых, реклама фирме, выпускающей бритву… В-третьих… Помогает тебе Кастанеда? Рома, ты в пропасть летишь! Ты это видишь? Ты это понимаешь? Эти мысли о самоубийстве, эта анаша, эти «колеса», эти попытки изменить сознание, то ли спрятаться от мира хочешь, то ли вообще сбежать… Куда сбежать? Ты уже понял, что не найдешь в России такого учителя как дон Хуан, что не растут здесь кактусы, что магия эта толтекская, по самой ее сути – опасное направление!
Я прижался к ней, словно ребенок к маме. Она обняла меня и погладила по голове.
Тяжелым груженым составом прошлась по душе моей волна сопротивления. Являясь на самом деле слабой попыткой оправдания. И что Кастанеда и анаша никак не связаны, и что время тяжелое, смутное, без нравственных ориентиров и… Мысли о развалившемся Союзе, об уничтоженной идеологии, о нивочтоневерии, духовном кризисе, о том, что выбита почва из-под ног, – эти и им подобные мысли, неясные образы, неоформленные в слова, прошли сквозь меня северо-ледовитым потоком. Высказать это было невозможно. Я и сам себе-то не верил!