Шесть дней июля. О комкоре Г.Д. Гае
Шрифт:
— Когда тебя угораздило? — спросил Гай.
— А вот эти задели, — Петухов кивнул в сторону леса.
— Пусть они занимают оборону вместо вас. А вы отойдите назад, будешь в резерве. Вышли только подальше в лес охранение, чтоб вас не стукнули во фланг. Скажи Прохорову, что если побегут, то встречать их будешь пулеметами. Давно пора их воевать учить.
Петухов, кривясь от боли, надел гимнастерку, подпоясался.
— Сможешь командовать? — Гай посмотрел в бледное лицо Петухова.
— Смогу...
— Часа через полтора пришлю тебе связного с приказом на отступление. В Ташлу не возвращайся, пойдешь
Через четверть часа Гай был уже в Ташле. Село было забито подводами, кое-где меняли лошадей, отпускали тех, которых брали в Сенгилее. Гай разыскал Воробьева:
— Ты пока останешься здесь. Обоз пусть идет на Суровку. Уйдешь через полтора часа, будешь прикрывать отход. Слева, от леса, могут подойти Петухов с Прохоровым.
Обоз выезжал за околицу, растягиваясь по дороге. Гай поскакал в голову колонны, сказал Павловскому:
— Трогай. И иди быстрее, не жди обоза. К вечеру всем нужно быть в Суровке.
Впереди над полем клубились тучи, подул порывистый, прохладный ветер. Далеко над полем полыхнула молния. Уже были видны косые полосы дождя, быстро приближавшегося к колонне. Гай ехал мимо обоза и говорил ездовым и сопровождающим, чтобы накрывали мешки с мукой, сахаром, крупами брезентом, благо захватили его со складов в Сенгилее. Едущие на подводах и сами забирались под брезент. Едва Гай добрался до головы обоза, как упали первые капли дождя, остро запахло пылью, и вдруг хлынул ливень. Все исчезло в сизой мгле, виднелись только несколько ближайших подвод. Гай вытащил из карманов документы и положил их в кожаную сумку. Одежда промокла в полминуты, капли дождя секли лицо, струйками стекали за ворот. Совсем рядом слепяще полыхнула молния, тотчас ударил гром, заржали и задергались в упряжке лошади, успокаивающе загомонили ездовые. Гай остановился. Ливень стоял стеной, из которой медленно выплывали темные от воды подводы и уходили постепенно в такую же стену впереди. То и дело громыхало, призрачно вспыхивали молнии, и как только стихал гром, слышался слитный, ровный шум дождя. Прошел мимо, меся густую грязь, отряд Андронова, облепленные промокшей одеждой бойцы несли винтовки дулом вниз. Блестели мокрые крупы лошадей, на брезентах подпрыгивали фонтанчики капель. Туже натянулись постромки, погрузнели в грязи подводы. Гай подумал, что дождь во благо — вряд ли в такой ливень белые пустятся в преследование.
Дождь кончился, как и налетел. Через четверть часа жарко запекло солнце, от людей и лошадей шел пар. Бойцы снимали гимнастерки, вешали на винтовки и шли с ними, как со знаменами. Над дорогой позади цветасто зависла радуга, запели птицы. Запахло свежей травою, сырой землей.
Гай тронул коня и поскакал в сторону Суровки. Голову колонны он настиг на виду села, окликнул Павловского:
— Что слышно?
— Разведка была в Суровке, белых нет. Жители говорили, что видели белых южнее, со стороны Рачейки.
— Проходи Суровку без остановки и в километре занимай оборону.
— Ужин подослать бы нам...
— Обещаю вас в первую очередь накормить. Можем прислать сухое обмундирование на смену.
— Не надо, подсохнем до темноты.
Подъехал Воробьев. Гай велел ему проследить за тем, чтобы отряды
Постепенно подходил обоз, втягивался в широкую улицу, распугивая бродивших кур и гусей. Женщины загоняли их во дворы — от греха подальше, уж больно много чужих людей заполняло село.
Задымили походные кухни, засновали по дворам бойцы — пора было заботиться об ужине.
В это время из-за дальней околицы донеслась стрельба. Гай вскочил в седло, приказал Иванову ехать с ним, быстрой рысью поскакали через село на юг, в сторону Рачейки, куда ушел отряд Павловского. Вскоре показались залегшие цепи отряда. Гай спешился, велел Иванову завести лошадей за копну сена, а сам, пригнувшись, быстрым шагом пошел вперед. Раздались выстрелы, затенькали пули. Гай услышал окрик Павловского:
— Ложись, товарищ Гай!
Подбежал к Павловскому, бросился на сырую, прохладную землю, покрытую травой.
— Аккуратнее ходить надо, — сказал Павловский. — У нас двух бойцов убило.
— Вы что, атаковали?
— Увидели беляков, развернулись в цепь, пошли. А они с двух пулеметов как ударят!
— Где пулеметы?
— Вон там и там, — Павловский рукой показал, где стоят пулеметы.
— Держитесь здесь до темноты, вперед не ходите. Будет смеркаться, пришлю смену вам. И два орудия сюда подошлю на всякий случай.
Гай поднялся и, согнувшись, побежал назад, к копне, где были лошади. Сзади вдруг ударил пулемет. Гай упал, прижался к земле, вдыхая пряный запах трав. Прополз вперед, опять поднялся и побежал к копне, сзади раздалось несколько выстрелов, но Гай уже не ложился. От копны галопом пошли к селу, прислушиваясь к посвисту пуль над головами. Через минуту стрельба стихла.
В Суровке разыскали батарею. Гай приказал Кожмякову выйти на позицию отряда Павловского и подавить пулеметы.
— Ежели засветло успеем — подавим, — сказал степенный Кожмяков и пошел к орудиям.
К избе, где разместился штаб, подошел Лившиц.
— Надо бы раздать деньги бойцам, чтоб покупали у жителей продукты. А то начнутся всякие случаи...
Позвали казначея, Гай приказал выдать вперед месячное жалованье всем отрядам. Разослали связных — собрать командиров отрядов. Гай сидел на стуле во дворе, вытянув ноги — подсушивал промокшие сапоги. Уже темнело, когда с юга донеслась орудийная пальба — Кожмяков успел накрыть огнем пулеметы. Даже если и не уничтожил их, хорошо, что стрелял — теперь белые вряд ли сунутся, пока не подтянут свою артиллерию.
В сумерках собрались командиры отрядов, не было только Павловского и Кожмякова, Гай решил их не вызывать с позиций. Расселись в просторной комнате штабной избы, зажгли лампу на столе. Гай оглядел сидящих — лица усталые, в тусклом свете лампы даже мрачноватые. Тоникс оперся обеими руками на саблю, отрешенно смотрит прямо перед собой, словно происходящее не имеет к нему отношения. Устинов держит руки на столе, часто поглядывает на Гая, как бы торопя его начать разговор. Андронов устало ссутулил плечи, смотрит исподлобья. У стены на лавке хмурый Петухов, рядом — с невозмутимым лицом — Прохоров с жадностью курит самокрутку. С другой стороны стола Жданкин с Анфимовым тоже сосредоточенно курят, на лицах — ожидание. Рядом с Гаем — Воробьев, перед ним листки чистой бумаги и карандаш.