Шесть дней июля. О комкоре Г.Д. Гае
Шрифт:
— У белых армия набирается по мобилизации. Значит, и нам нужно большую армию создавать, а тут без мобилизации не обойтись, надо призывать народ воевать.
— А что же раньше говорили, что везде власть будет выборная — что в селе или городе, что на заводе, что в армии? А теперь, выходит, на попятную пошли, — сказал боец с пулеметными лентами.
— На гражданке власть выборная, а в армии это не годится. В некоторых отрядах получат приказ и начинают его обсуждать — надо ли его исполнять или повременить можно. С такими порядками воевать
— Выборный командир или назначенный — все равно приказ обсудить надо. А может, нам задание не по силам дадено, тогда как? На верную гибель идти?
— Мы с буржуями насмерть деремся — или мы их, или они нас. И никакой командир без потерь воевать не может, В атаку он идет вместе с вами, значит, и своей жизнью отвечает за отданный приказ, — Гай оглядел бойцов, проверяя, как они воспринимают сказанное.
— Были бы все командиры, как ты, тогда и разговору никакого не было бы, — сказал боец с пушистыми усами. — Пусть бы и назначали таких сверху, какая разница.
— Вот, вот, я тебе об этом и говорю — все дело в том, какой командир. А его со стороны лучше видно — как он командует. Я вашего командира, к примеру, не хуже вас вижу. Хороший он или плохой — все как на ладошке.
И если провинится — сразу его сниму. Вот так и должно быть, я за это и агитирую.
— Ну это еще подумать надо, — сказал невысокий, но кряжистый боец, до сих пор молча слушавший разговор. — Такие важные дела решать с бухты-барахты не след.
— Да покуда ты думать будешь, белые тебя так причешут, что родная мать не узнает. Тут дело ясное, решать немедля надо.
— Вам сверху видней, — нехотя сказал кряжистый боец, но было заметно, что он остался при своем мнении.
— Ну ладно, мы тут с вами хорошо помитинговали, пора кончать, — сказал Гай, в общем довольный разговором. Есть бойцы, которые поймут, что пора кончать с партизанщиной, на таких можно опереться в дальнейшем. Но большинство все-таки стоит за выборность, это факт. И трудно будет их переубедить. Надо Лившицу сказать, чтобы политбеседы в ближайшее время проводили в основном на эту тему.
* * *
Еще не доезжая до санитарных повозок, услышал стоны — дорога давала себя знать. Гай подъехал к первой повозке, где лежал раненный в грудь пулеметчик из отряда Петухова. Лежал он без рубашки, туго обмотанный бинтами, на губах темнела кровь, которую вытирала платком сидящая рядом медсестра.
— Ну как он? — спросил Гай у медсестры.
— Мучается очень, — она посмотрела на Гая, в ее больших синих глазах были боль и сострадание.
— В сознание приходит?
— Да.
— Скажешь ему, что немного осталось, через час будем в Кармалинском, отдохнет.
Раненый открыл глаза, с усилием перевел взгляд на Гая и тихо сказал:
— Скорей бы, мочи нет.
Гай помнил этого пулеметчика по бою у Новодевичьего, там он, почти окруженный, отбивался от каппелевцев, выручил его атакой Тоникс — налетел на неприкрытый
На другой повозке лежал боец без ноги — началась гангрена. Гай подошел к изголовью, положив руку на боковину, пошел рядом.
— Терпишь? — он взглянул в обрезавшиеся глаза бойца, тот, скользнув взглядом по лицу Гая, молча уставился в небо.
— Очень переживает, что ноги лишился, — тихо сказал подошедший Дворкин.
— Сколько всего у вас раненых?
— Восемнадцать лежачих да еще шестеро легких.
— Нужно чего вам?
— Да как будто все есть. Если бы спирта литра два-три.
— Где его тут достанешь! Может, где крепкого самогона найдем, дадим вам. Только на дело пускать надо, а не баловаться самим.
Гай тихонько пожал руку раненому бойцу, тоже сказал: «Потерпи немного, через час будем в селе» — и пошел дальше вдоль повозок, говоря что-нибудь ободрительное раненым.
На последней подводе санитарной части сидел мрачный Николаев и мазал чем-то разутую ногу.
— Что, поранило?
— Да вот ногу растер, отвык ходить долго.
— Не нога виновата, портянка. Не умеете наматывать.
— Меня учить не надо, я сам могу научить. Сдуру сапоги новые надел, а старые выбросил.
— Ну как, надумали в начальники идти?
— Дайте еще три дня сроку, подумаю.
–
— Что вас пугает, что вы так долго думаете?
— Нужно особый характер иметь — для командования. У меня, должно быть, такого характера нет. И вообще армия не для меня.
— Почему?
— Один француз сказал, что, пока существует армия, пассивное подчинение должно быть в чести, но само существование армии — явление прискорбное.
— Не очень понятно сказано. Почему — прискорбное?
— Ну хотя бы из-за пассивного подчинения.
— Такой вы свободолюб?
— Я хочу сам распоряжаться своей жизнью.
— Вам что, все равно при каком режиме жить?
— Нет, отчего же. Я противник эксплуатации.
— Ну раз так, в чем же дело?
— Я все-таки подумаю еще денек-другой.
— Ну как угодно, — холодно сказал Гай, обернулся, поманил Иванова с лошадьми. — Едем в Кармалинское. Нужно найти подходящий дом для совещания.
Через полчаса они были в селе, поехали по главной улице, высматривая дом побольше. Как всегда, это был поповский дом возле церкви. Гай велел Иванову найти коменданта штаба Сушко, чтобы тот договорился с попом о постое, сам поехал к западной окраине села, откуда завтра отряды пойдут к Майне. На окраине он остановил коня и долго смотрел на уходящую вдаль проселочную дорогу. Что ожидает завтра в конце пути? Скорее всего, бой с белыми за Майну. И сколько ни думай, исход этого боя яснее не станет, ибо о белых неизвестно ничего — сколько их, есть ли бронепоезд, артиллерия, кавалерия. Завтра Тоникс пусть идет всем эскадроном до самой Майны и только с окраины пошлет в Майну разведку.