Шесть дней июля. О комкоре Г.Д. Гае
Шрифт:
— Мажете, поганцы, мимо проносит! Давай два вправо и беглым три снаряда. Веселей там поворачивайтесь!
Кожмяков отошел к орудиям и зашагал рядом с первой пушкой, понурив голову. Гай посмотрел, усмехаясь, ему вслед и велел Гайдучеку ехать дальше. Мимо опять потянулись размеренно идущие колонны, покатились подводы. Возле госпитальных подвод Гай остановил машину.
— Где доктор Николаев? — спросил он у миловидной сестры в белой косынке.
— Вон на той подводе едет, — девушка махнула назад рукой. С подводы уже сходил Николаев, пошел
— Ну что, доктор, надумал что-нибудь? — сказал требовательно Гай.
— Да вроде надумал. — Николаев, ухмыляясь, пошел рядом, глядя под ноги на пыльную дорогу. — Вы так жмете, что долго раздумывать некогда. Я иду начальником против своей воли, подчиняясь вашему нажиму. Лечить людей — это пожалуйста, а командовать — не моя стихия.
— Тогда считаем, что вы уже начальник санчасти. Где Дворкин?
— Здесь он. Дворкин! — крикнул Николаев и помахал призывно рукой.
— Я назначаю доктора Николаева начальником санчасти, — сказал Гай подошедшему Дворкину. — Вы будете у него заместителем.
— Вот и слава богу! — радостно воскликнул Дворкин. — Давно пора было, я сколько говорил Борису Николаевичу.
— Сколько у вас раненых? — спросил у Дворкина Гай.
— Тридцать два.
— Сделайте все, чтобы им ехать было не так тяжко, — сказал Гай Николаеву, направляясь к подводам с ранеными.
На первой госпитальной подводе лежал простреленный навылет в грудь пожилой боец. Гай подошел к нему, но Николаев сказал сзади:
— Говорить с ним не надо, ему хуже будет, закашляется.
Гай пошел ко второй подводе, там лежал боец с забинтованными головой и плечом из отряда Устинова. Гай знал его в лицо, но фамилии не помнил.
— Потерпи еще немного, браток, — сказал Гай бойцу. — Завтра-послезавтра выйдем к своим, положим в госпиталь.
— Да я ничего, — сказал боец. — Вон на той подводе хуже, — он показал рукой на едущую следом подводу.
Там лежал раненный в живот пулеметчик Бажанов, тоже из устиновского отряда. Видно, дела у него были плохи, лицо заострилось, губы запеклись от жара, он монотонно стонал, закрыв глаза.
Гай оглянулся на Николаева. Тот покачал головой: безнадежен. Гай обошел остальные подводы, подбадривая раненых, сказал Николаеву:
— Если будут еще раненые, скажите Сушко насчет подвод. Чтоб у вас на подводах просторно было, не навалом лежали. Не будет лишних подвод, барахло бросим.
Гай сел в машину, поехали дальше. Вскоре его остановил Анфимов.
— У меня три неисправных пулемета, что с ними делать?
— Погрузи на подводу и отправь к Жданкину. Там мастера есть, оружейники. — Гай посмотрел на озабоченного Анфимова, спросил: — Настроение у бойцов, как?
— Нормальное... Спрашивают, когда к своим выйдем.
— Кто бы мне это сказал... Думаю, на железной дороге найдем связь, выясним, где наши. А бойцам скажи, что через два-три дня должны соединиться. Но повоевать, скажи, придется вскорости.
На окраине села остался только отряд Петухова.
— Киселев уже у матросов?
— Да, вступил в должность... Трудный орешек ему достался.
— На войне легких не бывает. Тебе что, легко?
— Какой там черт! Вон мои голос подают: почему остались в прикрытии без пушек?
— Скажи: надо будет, пришлют. Пушки и в другом месте понадобиться могут. Обороняться не то что наступать, это-то они понимают? — Гай досадливо качнул головой: — Эх, когда мы митинговать кончим!
— Докуда мы тут стоять должны?
— Постоишь часа два, если никого не будет. Ну а если кто подойдет, держи еще часа два, не меньше. Надо, чтобы обоз подальше ушел.
Гайдучек развернул машину и покатил по пустынной улице. Изредка из дворов выходили жители, провожали машину взглядом. Гай не смотрел на них — было неловко, что отдают село в руки белых. Это было, пожалуй, самым тяжким чувством в их походе. Да еще постоянная тревога — не обложат ли со всех сторон. Насколько лучше — хоть и тяжелее — наступать, занимать все новые и новые села, как это было в их июльское наступление вдоль Волги, когда шли в сторону Сызрани.
Да, тревога сверлит мозг уже шестые сутки — с того дня, как пришло известие о падении Симбирска. И самое неприятное — неизвестность, неведение того, где находятся главные силы белых и где расположены наши войска. Идем, можно сказать, вслепую, тычем пальцем разведки в настороженно-молчаливое пространство: наткнемся на кого или нет? И карта, на которую глядишь каждый день, полна загадок, везде чудится притаившийся враг. Кто их ожидает возле железной дороги? Свои или чужие?
Эти шесть суток — самый серьезный экзамен в его жизни до сих пор.
Поравнялись с отрядом Устинова. Бойцы шли молча, только кое-где звучал говорок. Была в этом молчании усталость прошедших дней, тревога перед неизвестностью, сосредоточенность солдатской работы — идти весь день с оружием в руках и знать, что так будет и сегодня, и завтра, и послезавтра. Что эта ходьба может прерваться одним — боем с неприятелем, из которого не всем удастся выйти живыми и невредимыми. Гай смотрел на нестройные ряды походной колонны, и в сердце росла тревога за этих усталых людей, за судьбу всего разросшегося сводного отряда. Пятый день петляем по лесам и полям, и никакого просвета, никакой ясности — сколько еще идти, кто встретится в следующий час этого затянувшегося марша.
За околицей Гая поджидал Лившиц. Поднял руку, сел в машину, наклонился сзади к Гаю:
— Кого ожидаешь встретить на железной дороге?
— Спроси что-нибудь полегче... Ожидать надо худшее, чтоб не застало врасплох. Поэтому я вперед послал проверенных людей. Павловский и Тоникс не робкого десятка. И отряд Павловского обстрелян.
— Раненые истомились ехать.
— Знаю. Может, найдем на станции дрезины, пошлем людей в дальнюю разведку в сторону Инзы, где-то же должны быть наши.