Шесть невозможных невозможностей
Шрифт:
Я направляюсь домой, когда из высоких дверей между двумя магазинами начинает валить народ. На вид они – мои сверстники, болтают между собой. Я понимаю, что они инвалиды, в основном с синдромом Дауна. А за ними идет Эстель, держа за руку девочку.
Эстель улыбается во весь рот. Ее прямые светло-каштановые волосы по середине разделены пробором и заправлены за уши. Они сияют – должно быть, она моет голову каждый день. И ушки аккуратные и милые. А глаза темно-голубые или серые – пока я не имел возможности толком разглядеть.
При виде меня ее улыбка немного вянет – я это ясно вижу, –
– Ты кто? – спрашивает девочка рядом с ней.
– Филлис, это… Извини, ты Дэн?
– Дэн – это я, – говорю я. «Дэн – это я?» Что за бред? Я разговариваю как лепрекон. Дело дрянь.
– Он переехал в соседний дом, – объясняет Эстель, тем самым, очевидно, давая понять Филлис, что это единственная причина, почему она со мной разговаривает.
– В дом Аделейд? – уточняет Филлис.
– В тот самый, – говорю я. Что я несу? Мог бы просто сказать «ага». А я выражаюсь как ведущий телевикторины.
– Она умерла в кровати, – говорит Филлис.
– Ага. – Вот тут «ага» совершенно не к месту. Можно подумать, что я бездушная скотина, которой сто раз плевать, где умирают пожилые дамы.
Мне отчаянно хочется продлить и качественно улучшить общение с Эстель, поэтому я пускаюсь в откровения, что мне дается нелегко:
– Я только что нашел работу.
– Где? – спрашивает она.
– В благотворительном магазине.
– Значит, будешь работать волонтером, – говорит Филлис. – Помогать – это хорошо.
Я проглядел очевидное. И уже не в первый раз. Ну, конечно, благотворительный магазин не платит своим сотрудникам – на то он и благотворительный. Считаясь умным человеком, я все время веду себя как первостатейный идиот. Я чувствую, как от собственной глупости краснею и покрываюсь пятнами, и надеюсь, что это можно списать на холодный ветер.
– Да, я считаю, что действительно важно вносить… э… вклад. Но если что, то мне также нужна оплачиваемая работа.
– Будем иметь в виду, – сказала Эстель. Она хотела было пойти дальше, но я опять предпринимаю героическую попытку ее удержать.
– Откуда путь держите? – Нет, это что-то с чем-то. Я выражаюсь так, точно английский – мой второй, если не третий язык.
– Из студии, – говорит Филлис. – Там с нами занимаются художники. – Она указывает на второй этаж, над магазинами. И, предупреждая мой следующий вопрос, добавляет: – Им никто не нужен.
– Кроме меня, – говорит Эстель. – Но это тоже волонтерская работа.
– Вы там познакомились?
Они смеются.
– Нет. В начальной школе.
– А ты знаешь, что случилось с собакой Аделейд? – спрашивает Филлис.
Мне ее вопрос – как обухом по голове, а точнее гигантской мультяшной сковородкой, ударяющей с гулким звуком.
Говард! У меня совсем выскочило из головы. Он все еще привязан к скамейке на той стороне улицы, если повезет. А, возможно, его уже забрали в приют для животных или похитили.
– Он достался нам вместе с домом. Только я его забыл вон там… Мне надо бежать, – бормочу я, срываясь с места. Я чудом не врезаюсь в велосипедиста,
– Знаю, знаю. «Собаководство для чайников: вывел пса погулять, приведи домой».
Как правило, люди дрессируют собак, но в нашем случае я радуюсь одобрению и беру себе на заметку, когда Говард машет хвостиком.
Эстель с Филлис уходят, и я упускаю шанс пройтись вместе с ними. Хотя сомневаюсь, что при моей-то ловкости я смог бы двигаться в большой компании, включая пса на поводке, вести беседу и не споткнуться о кого-нибудь – вероятно, о самого себя.
Мы с Говардом плетемся домой, по пути разглядывая все витрины на предмет настоящей работы. Объявление есть только в магазине одежды, и оно гласит: «Требуется опыт». Когда мы проходим мимо благотворительного магазинчика, миссис Нельсон машет мне. Я машу в ответ, чувствуя себя полным бараном.
Когда мы приходим домой, мама с Оливером уже скорефанились и почти допили бутылку вина. Должно быть, он принес, потому что для нас вино – роскошь. По его взгляду – сочувствующему и понимающему (почему все думают, что они могут понять?) – я заключаю, что она разболтала о нашей семейной драме. Что у нее в голове? Мы совсем не знаем этого типа. Она многие годы вдалбливала мне, что нельзя доверять незнакомым людям, а сама что? Выходит, мне одному до всего есть дело? Судя по всему, да. А как быть с убеждениями о неприкосновенности частной жизни? С разглагольствованиями о том, что это только мое и я не хочу делиться этим ни с кем? В мусорное ведро.
Я не верю своим ушам, когда она приглашает его остаться на ужин. Слава богу, у него свои планы. Что бы подумал папа? Ну, конечно, ему плевать. А иначе он был бы здесь и хлебал бы это дерьмо вместе с нами. Вместо того, чтобы… Я не знаю, где и что он сам хлебает, но это его выбор. Так что пошел ты, папа. Надеюсь, тебе так же хреново, как нам. Но почему-то мне еще тяжелее становится при мысли, что он где-то сам по себе.
Я пытаюсь ускользнуть сразу после ужина, но не выходит.
– Дэн, ты никуда не идешь, мне нужна твоя помощь, – говорит мама. Я остаюсь, но она заводится, потому что я сказал «по-любому». Она ненавидит это слово. Она зудит и зудит все время, пока мы драим кухню, а я думаю о папе. Как он? Где он? Тоже вечно голодный, как я, из-за того, что нет денег? Думает ли он о нас? Должен ли я поговорить с ним, когда он позвонит? И сколько он будет дозваниваться до меня, прежде чем махнет рукой? Прежде чем подрейфует дальше – еще один айсберг, который казался сцепленным так надежно?
– Дэн, что ты делаешь! Ты устроил настоящий потоп!
Преувеличение. Я вылил на пол ведро воды – в кино так всегда драют палубу. А как еще надо? До последнего времени в нашем доме всю грязную работу делали уборщицы, так что прежде я не принимал участия в подобных мероприятиях. Или она считает, что это врожденный навык? Что младенцы умеют мыть полы с пеленок? Что это на генетическом уровне? Вряд ли.
– Дэн!
Ой-ой, снова вода. Надо быть сосредоточеннее.
– Дай, я сама. От тебя никакого толку, – говорит мама, раскрасневшаяся от злобы и усилий. Она тоже не привыкла к уборке.