Шесть невозможных невозможностей
Шрифт:
Кругом были свечи: по центру на полу в двух огромных почерневших от времени серебряных канделябрах, в высоких хрустальных подсвечниках и в маленьких – из венецианского стекла. Еще имелась большая лежанка, сооруженная из парчовых штор, полинялых подушек и стеганых лоскутных одеял, рядом с которой была стопка книг и лежал мохеровый коврик.
На маленьком бюро стояло стеклянное пресс-папье; миниатюрный китайский письменный прибор, покрытый черным лаком, с ручной росписью и инкрустацией из слоновой кости – после плотного общения с Поузи я не могу отделаться от привычки все каталогизировать, – очень старые
Я проверил ящички письменного прибора – конфетки, бусинки, шелковые кисточки, ручки и три засохших жука-скарабея.
Где-то хлопнула дверь – я тотчас выключил фонарь и весь обратился в слух.
Это была Эстель – она громко напевала, как мы обычно делаем, слушая iPod. У нее оказался хороший голос.
Затем до меня донесся чей-то крик, а вот Эстель его явно не слышала.
– Эстель, Эстель! Эстель! – тук-тук-тук. Тук-тук-тук.
Должно быть, до Эстель наконец-то дошло, потому что она сказала:
– Что?
– Да, мама, – поправили в ответ.
– «Да, мама», что?
– Через несколько минут будет документальный фильм об искусстве раннего Возрождения.
– Я пас.
– Пожалуйста, говори полными предложениями.
– Мне не интересно это документальное кино.
– Откуда ты можешь знать, пока его не посмотришь?
– Инстинктивно.
Должно быть, она снова надела наушники, потому что мать закричала в полный голос:
– Как ты можешь заниматься с этой штукой в ушах?
– Я не занимаюсь. Сейчас каникулы…
Мать, должно быть, вышла, захлопнув за собой дверь.
– …вот корова.
– Я все слышу.
– Слуховой аппарат тебе в подарок, – сказала Эстель.
– И это я тоже слышу, – сказала мать, стоя за дверью.
– Если бы ты просто ушла, ты бы ничего не слышала!
– Если ты будешь продолжать слушать эту штуку на такой громкости, к моим годам ты оглохнешь.
– Плевать.
– Все! Ты наказана! Ты не смеешь разговаривать со мной подобным образом!
– Я не знала, что ты все еще здесь. Что тебе еще?
– Хочу напомнить, что тебе надо делать домашнее задание. А иначе непонятно, зачем я трачу деньги на эти занятия в «Альянсе».
– Все, остановись. Я об этом не просила.
Судя по всему, мать сдалась и ушла.
Из круглого окошка еще сочился свет с улицы, так что я смог пробраться назад, ничего не опрокинув. Но возникал вопрос: что делать с коробками? Уронить их было нетрудно, но как поставить обратно? Я сложил их вместе и привалил к стене. Затем пролез на свой чердак и попытался прикрыть проем, но с этой стороны это оказалось проблематично. Требовалась… веревка. Я включил фонарик и приступил к поискам. Обнаружив длинный шнур, которым была прихвачена сложенная портьера, я вытянул его и снова пролез на соседский чердак. Обвязав шнуром коробки, я вернулся к себе и, подтащив
Меня, вероятно, должно было смутить, что я так хладнокровно планирую вторгнуться на чужую территорию еще раз. Ведь это совсем не вязалось с намерением стать хорошим человеком. Судя по всему, не смущало. Это добавилось к списку вопросов, о которых можно подумать позже.
У стены на полу я заметил крохотную картонную коробочку – пара похожих мне попалась на чердаке у Эстель. Я поднял ее: «ЯД. ХРАНИТЬ В МЕСТЕ, НЕДОСТУПНОМ ДЛЯ ДЕТЕЙ И ЖИВОТНЫХ. СЛУЖБА ДЕРАТИЗАЦИИ И ДЕЗИНСЕКЦИИ. КРЫСИНЫЙ ЯД. НЕ РАЗБИРАТЬ».
Должно быть, родители Эстель вызывали санобработку. Я отправился вниз и отрапортовал, что на чердаке чисто.
Потом был еще один поход на чердак. Но о нем мне лучше промолчать.
9
Когда Фред уходит, я снова иду вниз – все еще голодный, в поисках еды. Я знаю, это из-за того, что я быстро расту, но я бы охотно слопал пару бургеров или пирожков с мясом, будь такая возможность.
– Есть нечего!
– Есть хлеб. И фрукты.
– Фрукты плохие. Этим яблокам место в компосте. – На почве голода я превращаюсь в брюзгу. – Ни шоколадного печенья, ни маффинов, ни картофельных чипсов, ни крекеров.
– Боюсь, сейчас они нам не по карману.
– В холодильнике шаром покати! – Я громко хлопаю дверцей.
– Потому что сейчас мы съедаем то, что покупаем, и наш бюджет не позволяет выбрасывать еду в компостную яму.
Она сердится или расстроена, поэтому я ретируюсь, пока не стало жарко.
Теперь мы так живем, сидя на айсберге базовых нужд и наблюдая за тем, как товары не первой необходимости проплывают мимо на айсберге роскоши. Когда-то эти два айсберга были одним целым.
Когда мама предлагает сделать батончики мюсли, я соглашаюсь с напускным энтузиазмом и непритворным голодом. Это не слишком сложно. Надо смешать овсяные хлопья, сахар, муку и кокосовый орех с растопленным маслом и медом – мы используем патоку, потому что это дешевле, – переложить массу в форму и запечь.
– Папа звонил.
Я не отвечаю.
– Я понимаю твои чувства, но он, по крайней мере, старается быть на связи. Другие отцы давным-давно наплевали бы, столкнувшись со стеной молчания.
Откуда ей знать про мои чувства? Я и сам себя не понимаю. Но мне не хочется ничего выяснять – это означает ввязаться в лишние разговоры. Взаимная неприязнь – тоже в своем роде совместное переживание, но нам это не поможет.
– Если он так хотел меня видеть, мог бы переехать с нами в этот свинарник.
Она обнимает меня за плечи и прижимает к себе. Я поднимаю локоть, желая отстраниться.
– Он старается.
– Это из-за него ты вынуждена заниматься всем этим, – говорю я, обводя взглядом кухню: ведерные емкости с мукой и сухофруктами, широченную печь и набор форм для изготовления многоярусных свадебных тортов.
– Меня не напрягает. Я отлично готовлю. Я нашла себе очень прибыльную нишу с высокой ценовой категорией. У меня есть опыт в маркетинге. Банк мне достаточно доверяет, чтобы я могла рассчитывать на стартовую ссуду. Все под контролем.