Шесть ночей на Акрополе
Шрифт:
— Что-нибудь удалось спасти?
— О чем ты спрашиваешь, господин Стратис? Мы-то кем были? О том добре, которое вы потеряли, — вот о чем я думаю.
— Только бы здоровье было, Гиоргис. Не пропадем!
— Вот и я так думаю. Кольца потеряли, да пальцы целы. Конечно же, не пропадем, нас-то вон ведь сколько. Лишь бы дети были здоровы, и Бог от нас не отвернется. Только мы так вот и помрем.
Он поглядел на свою европейскую одежду, как на саван. Его прекрасные усы показались мне лохмотьями. Я подумал, каким он был тогда: высокий, коренастый, такой энергичный и авторитетный для окружающих. Он вынул табакерку и нежно погладил ее. Старую, черную, блестящую табакерку.
— Это все, что удалось спасти, — сказал он, улыбнувшись.
Я хотел было угостить его сигаретой.
— Лучше
Он взял табак и пристроил его на папиросной бумаге.
— Видишь ли, — сказал он, словно разговаривая сам с собой, — земля здесь бедная, а народ голодный. Здешним-то что делать? Думают, что мы пришли нарочно, чтобы отобрать у них кусок хлеба.
Я смотрел, как его толстые пальцы крутят сигарету. Целая вереница позабытых жестов прошла перед моими глазами: руки эти развешивали виноград, тянули веревку, сияли; пальцы перебирали трубки волынки или мылись под нашим краном; затем — северный ветер, бивший в оконное стекло, освежающий смех под листвой, пещера Святого Иоанна. [97]
97
Пещера Святого Иоанна — подземный грот на острове Святого Иоанна (Ай-Яннис) в Вурле близ Смирны. См. прим. 15.
— А что случилось с Великоблагодатной? [98]
— Что с ней могло случиться? Или зарезали, или бежала на чужбину.
У меня было такое ощущение, будто мне принесли любимое дерево, распиленное на дрова для растопки.
Среда
По несколько строк каждый день: без порядка, без последовательности, просто так. Только чтобы удержаться на поверхности. А что еще остается?
Четверг
98
Великоблагодатная — Богородица.
Возвращаясь домой, я бродил по некогда знакомым кварталам. Темные улицы, самые пыльные на земле. Спутницей моей была печаль. Она приняла обличья людей, которых я знал до отъезда. Некоторые из них были уже мертвы: таких я насчитал пять или шесть. При свете фар небольших автобусов Форда я пытался отыскать прежние дома, но видел только развалины, закрытые ставни, женщин в черных одеждах. Я увязал по щиколотки в пыли и щебне.
Как мало выдерживают наши нежные чувства и наша добрая воля на жерновах судьбы! По крайней мере, если бы можно было работать — отдать всего себя, как одержимый ремесленник, скромно. Не нужно этого расточительства, дающего средства к существованию.
Пятница
Страшное пробуждение на рассвете. Тело мое стало желать столь же сильно, как и разум, обезумело. Кажется, будто воображаемое избороздило его, словно мозг.
Суббота, 2 часа дня
«Остаемся на месте, ожидая распоряжений».
Утром, перед тем как открыть глаза, я увидел вот что.
Неожиданно все автомобили принялись сигналить мне, и я поспешно свернул в узкую улочку. Я слышал, как позади вопят, словно совещаясь, как найти меня. Я забился в дверной пролет и смотрел на проходивших мимо людей. Каждое их движение оставляло за собой камни. В конце концов улица оказалась завалена обломками скал и булыжниками всевозможных очертаний. Их было так много, что если бы я вышел из моего убежища, то вряд ли смог бы пройти.
Я вошел в букинистический магазин. Сутулый человек в очках сидел на низком стуле и курил, держа в одной руке сигарету, а другой поигрывал янтарными четками. Он казался блаженным и вовсе не замечал меня. В магазине царил полумрак. Стопки книг поднимались до самого потолка и, казалось, поддерживали его. Эти скорбные колонны были
Саломея подняла руку и посмотрела на часы. Рука ее упала к ногам.
И больше ничего. Со все нарастающим волнением я перелистал книгу. Все страницы были чистыми. Я перелистал книгу снова. От белизны бумаги мне стало дурно. Тогда я смутно разглядел, как блаженный человек поднимает голову, смотрит в моем направлении и говорит: «Вы ошиблись, господин. Это — не книга. Это — клепсидра».
Вечер
Сообщение от Саломеи. «Занавес. Согласна. Но буду ждать тебя завтра, в пять, на площади Элевфериас, за занавесом. Если у тебя есть что-нибудь лучшее, не страшно. Не нужно даже сообщать. В любом случае, дома меня не будет».
Понедельник
Вчера я ожидал ее на этой площади, которая держит курс в сторону Сахары, у треугольного фронтона дома, который был когда-то моей гимназией. Никаких воспоминаний о тех годах: функционирование моей памяти прервалось.
Саломея пришла вовремя. Мне она показалась ускользающей, почти воздушной.
— Ты изменник, — сказала она.
— Одних губит измена, другие чахнут от верности, — ответил я (или изрек какую-то другую глупость в этом роде).
Я ощущал себя сосудом из необожженной глины. Небо было облачно, ветер закручивал всепроникающую пыль.
— Тем не менее, поскольку ты пришел, прошу тебя — по крайней мере, сегодня — быть щедрым.
Я промолчал. Мы прошли по унылым улицам, мимо жалких строений: такова безысходность нового в Афинах. Закрытые окна, присыпанные пылью, вызывали в памяти белые глазные яблоки слепых. Только одно из них позволило разглядеть девочку с черными волосами, очень большими глазами и чересчур размалеванную. Увидав ее, Саломея хотела было что-то сказать, но сдержалась. В Керамике [99] мраморы под низко нависшим небом были бледны и далеки. Только то высокое здание, которое, словно пугало, возвышается над античным некрополем, обладало еще какой-то упрямой старческой живостью. Я прошел вперед и стал рассматривать его вблизи, сделав круг, словно был один. Его веранды и балконы были из почерневшей древесины. За разбитым окном виднелись занавески, словно компрессы на теле больного. Саломея следовала за мной. Наше молчание было невыносимо.
99
Керамик — знаменитый район горшечников в древних Афинах. В настоящее время на территории Керамика находится античный некрополь.
— Когда-то девушки, должно быть, читали здесь со слезами на глазах Папарригопулоса, [100] — сказал я.
— Кто это? — спросила она.
«Будущее — слово, означающее отсутствие настоящего», [101] — ответил я. — Так он писал.
Она засмеялась, но без радости. Уличный мальчишка бродил, расставляя смазанные клеем жерди для ловли птичек.
— Спроси его, не знает ли он, кто живет теперь в этом доме, — сказал я.
100
Димитриос Папарригопулос (1843–1873) — поэт, сын Константиноса Папарригопулоса, крупнейшего греческого историка XIX века.
101
Строка из стихотворения «Светильник Афинского кладбища».