Шестая жена
Шрифт:
— Кейт, Кейт, пока тело живо, в сердце всегда живет надежда. Должна жить. Подтянись. Покажись королю во всем сиянии своей красоты. Ты ведь совсем не дурнушка.
— Мне все равно, Анна, мне теперь все равно. Ну, удастся спастись в этот раз, и что дальше? Ждать, когда король опять подпишет приказ о моем аресте?
— Ты должна спастись... ради Томаса. Он ведь с нетерпением ждет результатов королевского визита.
— Томас?
— Тише! Да, Томас Сеймур. Надеюсь, ему теперь уже ничего не грозит.
— Что это значит? — вскричала Катарина. — Ты думаешь... его обвинят вместе
— Если кто-нибудь заметил, как он уходил отсюда, то возможно, что и обвинят.
— Но... неужели его могли увидеть?
— Не могли! Он был здесь и только что ушел. Это он предупредил меня, что король идет сюда. Он пришел сюда, рискуя всем. «Скажите ей, — велел он, — скажите ей, чтобы спасла себя...»
— Неужели? — мягко спросила Катарина.
И Анна почувствовала, что в ней возродилась надежда, ибо, когда Катарина заговорила о Сеймуре, она необыкновенно похорошела, невзирая на свое горе. — Он приходил, — продолжала Анна, — рискуя своей жизнью, чтобы предупредить тебя, дать возможность спастись. Он умолял, да6ы ты приложила все усилия, чтобы вернуть расположение короля. Ты должна спасти свою жизнь, чтобы однажды, если судьба смилостивится над тобой...
Лицо Катарины засияло, и в ней не осталось ничего от того бледного, раздавленного страхом существа, которым она была еще несколько минут назад.
— Однажды, — прошептала она, — если судьба смилостивится надо мной... и над ним...
— Погоди-ка! — вскричала Анна. — Я слышу голоса. Король и его слуги уже пришли.
Обе женщины замолчали и прислушались — до покоев, где еще совсем недавно раздавались только звуки горьких рыданий королевы, донеслись крики герольдов:
— Дорогу его всемилостивейшему величеству!
Король вновь почувствовал свой возраст.
Нога его разболелась так сильно, что он вынужден был лежать в постели, а поскольку королева попала в немилость, то перевязывать его ногу было вменено в обязанность одному из его придворных.
Король раздражался по пустякам — он рычал от боли, вскакивал, чтобы ударить перевязывавшего его придворного, но тут же, застонав от боли, валился на постель.
Сейчас ему было не до прелестей миледи Саффолкской. Более того, ему хотелось, чтобы королева, позабыв о своем пустяковом недомогании, была рядом и ухаживала за ним. Было время, когда он ругался на нее за то, что неосторожным движением она причиняла ему боль, но теперь понял, какими искусными были ее маленькие пальчики.
Король с нежностью вспоминал их, и чем нежнее становились его чувства к ней, тем сильнее он злился на тех, кто настроил его против Катарины.
Он послал за ее врачом.
— Что случилось с нашей королевой? — потребовал он ответа. — Что это за рыдания, о которых все говорят? Похоже, у нее какое-то горе?..
На что доктор Венди отвечал:
— Ваше величество, боюсь, что королева совсем больна. Она при смерти от меланхолии.
— Значит, она страдает?
— У нее сильное эмоциональное расстройство, сир.
— Она мешает мне отдыхать своими рыданиями.
— Их нельзя остановить, ваше величество.
Король отпустил врача.
Он знал, отчего заболела его жена. Он уже слышал раньше подобные рыдания. Иногда они приходят к нему во сне. Порой они слышатся ему в пении церковного хора.
Кейт, должно быть, узнала, что ее ждет.
Она не была развратной. Король не сомневался в ее верности. Но она слишком возомнила о себе, раз позволяет себе учить его. Она думает, что очень умна, — женщине не подобает вести себя так.
По правде говоря, его огорчало ее отчаяние. «Она не так меня поняла!» — подумал он.
Он лишь дал согласие, чтобы ее допросили, только и всего. Завтра ее должны были отвезти в Тауэр. Он не собирался сделать ей ничего плохого — пусть только докажет, что не погрязла в ереси, вот и все. Сам он допрашивать ее не намерен — он король, а не следователь. Пусть допросят другие, а ему сообщат о результатах.
Если Кейт невиновна, ей нечего бояться.
Его маленький рот строго поджался. В его стране царит правосудие. Уж он-то следит за этим. Если бы кто-нибудь из тех людей, которых были обезглавлены по велению суда и которые являются порой ему во снах, сумел бы доказать свою невиновность, ему бы удалось сохранить на плечах свою голову. Так подсказывала королю его совесть, и так оно и должно быть.
Но еретичка она или нет, Кейт была лучшей сиделкой из всех, и он в ней нуждался.
Король прорычал своим придворным:
— Я пойду к королеве — может быть, сумею успокоить ее. Дайте мое кресло и отвезите меня к ней. Заявляю, что, раз она больна, я сам отправлюсь в ее покои, хотя и не могу самостоятельно ходить. Я не могу позволить, чтобы она пришла сюда.
Ругая придворных за неуклюжесть, король улыбался, думая о своем великодушии.
«Ты видишь, — говорил он своей совести, — какой я милостивый правитель! Я никогда не совершаю несправедливых поступков. Сейчас я пойду к Кейт и посмотрю, чем могу ей помочь. Я попытаюсь облегчить страдания моей бедняжки Кейт!»
Придворные покатили его кресло через большие залы, поднимая его на руках по лестницам.
Когда они приблизились к покоям королевы, к ним присоединился Сеймур. Король, поглощенный своими мыслями, не заметил его кратковременного отсутствия.
Когда король появился в спальне королевы, леди Херберт упала на колени. Королева поднялась ему навстречу.
— Не вставай... не вставай, — запротестовал Генрих. — Я знаю, что ты больна.
— Ваше величество очень великодушны, — отметила Катарина.
На какое-то мгновение ее глаза остановились на самом красивом из королевских придворных, но Сеймур побыстрее отвел взгляд.
Леди Херберт сказала:
— Ваше величество, боюсь, королева очень больна.
Король с легким неудовольствием посмотрел на нее.
— Я не спрашиваю вашего мнения, миледи Херберт. О здоровье королевы мне должны докладывать ее врачи, да и то лишь тогда, когда я их об этом прошу. — Он оглядел собравшихся. — Я хочу остаться с королевой наедине, — заявил он. — Подвезите меня поближе к ее кровати, чтобы, разговаривая с ней, я мог видеть ее лицо.