Шестиглавый Айдахар

Есенберлин Ильяс

Стремительно подойдя к возвышению, на котором сидел Кулагу. Адак упал на одно колено и, приложив руку к груди, наклонил голову:

– Великий хан, я прибыл по вашему приказу…

Кулагу молчал, рассматривая молодого нойона. Голова того была по-прежнему склонена, и открывалась загорелая короткая шея, словно нарочно подставленная для того, чтобы на нее удобно было опустить саблю.

В выжидательной позе застыли по сторонам от Кулагу визирь Ель-Ельтебир и писец с открытой толстой книгой в руках.

Наконец

ильхан нарушил тишину:

– Адак-нойон, нет ли у тебя обиды на нас?

– Нет, великий хан…

Кулагу в задумчивости покачал головой:

– Так и должно быть. На этой земле всегда есть много людей, которые не умеют носить свою голову на плечах. Кому они тогда нужны? Одним из них оказался твой отец – Байжу…

Адак молчал, не понимая, куда клонит ильхан. А тот, вздохнув, продолжал:

– Ты, кажется, не такой, как твой отец. В последней битве ты показал свое бесстрашие и то, что принадлежишь нам душой и телом. За подобную преданность…

Кулагу вдруг замолчал. Ступни его ног начали пылать огнем, словно он поставил их в жаровню, на раскаленные угли. Это надвигался очередной приступ болезни. Она всегда приходила так. Ильхан знал – к полудню жар поднимется от ног, охватить все тело, помутнеет сознание и разум. Он с трудом овладел собой. Время для дел еще было, и потому Кулагу продолжил свою речь:

– За подобную преданность я решил назначить тебя главным над туменом. Отныне ты отвечаешь за десять тысяч храбрых воинов. – Ильхан поочередно повернул голову к визирю и писцу. – Повелеваю записать это.

Глаза Адак-нойона засияли. Он выхватил из ножен саблю и, не вставая с колен, поцеловал клинок:

– Какими словами мне благодарить вас, о великий хан! Клянусь всегда честно и преданно служить вам!..

Кулагу внимательно посмотрел на молодого нойона. Нет, он не ошибся. Этот будет действительно служить преданно. Что значит для настоящего монгола смерть отца, если под твое начало дается тумен? Ведь это совсем иная жизнь, чем прежде. Это почет и слава, это сладкое, ни с чем не сравнимое чувство власти над людьми.

Щеки Адак-нойона пылали от счастья.

Кулагу поднял руку.

– Хорошо, – сказал он. – Теперь, эмир Адак-нойон, слушай наш второй приказ. Ты возьмешь тумен, состоящий из монгольских и кипчакских воинов, и выступишь навстречу Ногаю. Объединив все наши отряды, ты дождешься его близ Шемахи и заставишь бежать с поля битвы.

Адак смело посмотрел в глаза ильхана:

– Я выполню ваш приказ, но у меня есть одна просьба.

– Говори.

– Разрешите мне вместо кипчаков взять воинов из местных народностей.

Ильхан нахмурился:

– Почему?

– Кипчаки – мусульмане. Я видел их при взятии Багдада и в битвах с Бейбарсом. Они теряют мужество и сражаются без должного усердия. Войско Ногая почти все состоит из мусульман…

– Я понял тебя, – сказал

Кулагу. – Пусть будет по-твоему. А теперь иди. Да не покинет тебя бог войны Сульдэ.

Адак в сопровождении нукеров ушел из шатра, а Кулагу еще долго сидел в задумчивости, прислушиваясь к тому, как медленно и неумолимо поднимался по ногам от горящих ступней жар все выше и выше.

Время уходило. И не так уж много его осталось до той поры, когда жар охватит все тело и начнет мутиться разум. Ильхан посмотрел в сторону Ель-Ельтебира.

– Приведите сюда беглецов.

* * *

Шатер был просторным, и пленников, запыленных, в изорванных одеждах, со связанными волосяными арканами руками, поставили у входа. Со всех сторон их окружили молчаливые суровые нукеры с обнаженными саблями.

Свободными были руки только у Кундуз. Она вошла в шатер, поддерживая ими свои сказочные косы. И сам ильхан, и собравшиеся здесь нойоны не могли оторвать глаз от девушки.

За время скитаний Кундуз исхудала, потемнела лицом, но даже это не могло скрыть ее удивительную природную красоту.

Из бокового, закрытого шелковой занавеской входа неслышно вышла Тогуз-хатун и остановилась в стороне. Ее внимательные глаза изучали лицо то Кулагу, то лицо молодой женщины. На миг в них мелькнула искорка ревности, но тотчас погасла. Мягкая улыбка тронула ее полные, красивые губы.

– Великий хан, – сказала почтительно Тогуз-хатун, – я хотела бы поговорить с этой беглянкой, прежде чем вы решите ее судьбу. Если будет на то ваша воля, я уведу девушку пока к себе…

Кулагу усмехнулся. Тогуз-хатун что-то задумала, и отказывать ей не было причины.

– Пусть будет так, как этого хочешь ты…

– Пойдем, – сказала Тогуз-хатун и взяла Кундуз за руку.

Девушка не сдвинулась с места, в отчаянии глядя на Коломона.

Тот чуть заметно кивнул.

– Иди за мной, – властно приказала Тогуз-хатун, и нетерпение послышалось в ее голосе.

– Иди, – прошептал Салимгирей. – Случится то, что должно случиться…

С самого начала, когда кончилась их свободная жизнь и они, напоровшись на засаду, оказались в руках монголов, беглецы договорились во всем слушаться Салимгирея.

Придерживая руками тяжелые косы, Кундуз покорно пошла за Тогуз-хатун.

В шатре стояла пугающая тишина, и свет, падающий через отверстие в куполообразной крыше, сделался вдруг тяжелым и тусклым.

Ильхан в упор посмотрел на Салимгирея, угадывая в нем главного.

– Рассказывай. Кто ты? Откуда?

Салимгирей почтительно опустил голову.

– Я был сотником в Золотой Орде, – сказал он тихо. – Я из рода кереев. Узнав, что глава нашего рода Саиджа служит вам, о великий хан, я захотел стать его воином.