Шестиглавый Айдахар
Шрифт:
– А как же я? – с болью спросила Кундуз. – Почему ты бросаешь меня здесь одну?
– Пока не освободится Коломон, тебе надо оставаться в Орде. Быть может, ильхан сдержит слово, и вы сможете жить как люди… Моя же дорога неведома и полна опасностей. Кто знает, что может на ней случится? Оставайся здесь. Мы не бросим тебя. Если все получится так, как я задумал, то далеко мы не уйдем. Дело здесь у меня есть…
У Салимгирея здесь действительно было дело. В ханском шатре, когда допрашивал их Кулагу, увидел он одного человека. Очень знакомым показался
Тогда Салимгирею было тринадцать лет… Один из отрядов Чингиз-хана преследовал его род. Спасаясь от монголов, род ушел в горы Восточного Туркестана, но и здесь не было спасения от черной тучи. Монголы отобрали скот, юрты, вырезали много людей. И самого Салимгирея ждала бы печальная участь, но ему удалось бежать.
Он помнил как, задыхаясь, бежал к спасительному лесу на склоне горы, а за ним слышался тяжелый топот коня. В ужасе Салимгирей оглядывался и видел большого черного всадника с поднятой над головой кривой саблей. Это гнался за ним предводитель монгольского отряда Тайбулы.
Только густой лес заслонил его от неминуемой смерти… Но лицо монгола не могли заслонить даже время и то тяжкое, что выпало в жизни на долю Салимгирея.
В шатре Кулагу он узнал Тайбулы, и голос крови требовал теперь отмщения.
Где бы Салимгирей ни был, в каких сражениях ни участвовал, всегда глаза его искали врага. И вот теперь, кажется, цель близка.
Прогнав не к месту нахлынувшие воспоминания, Салимгирей только сейчас заметил, что у Кундуз больше нет ее прекрасных кос.
– Ты зачем отрезала волосы?
– Это не я… Это она… – Из глаз девушки закапали крупные слезы.
– Кто?
– Тогуз-хатун… Она сказала, что девушки с длинными волосами нравятся мужчинам…
Салимгирей выругался.
– Придет время, и я брошу эту потаскушку поперек седла! – гневно сказал он. – Не печалься. Голова цела, а волосы еще вырастут.
Размазывая слезы по лицу, Кундуз попыталась улыбнуться:
– Правда?
– Конечно. На вашем с Коломоном праздничном тое у тебя снова будут чудесные волосы.
– Когда он будет, этот той?
– Будет. И волосы вырастут быстро, и Коломон скоро закончит церковь…
– Пусть бог услышит ваши слова…
– Прощай, Кундуз…
На юге день умирает быстро. Едва солнце коснулось края земли, на мир пала тьма и крупные, как яблоки, звезды замерцали в бездонной глуби неба.
Салимгирей долго лежал в зарослях чия, прислушиваясь, как затихала жизнь в Орде. Один за другим потухали костры у юрт, на которых готовился ужин, стал слышен лай собак, да изредка из степи доносились гортанные крики воинов, стерегущих косяки лошадей. Теплый ветер налетал порывами. Верхушки чия сухо и таинственно шептали.
Салимгирей был терпелив. Черная юрта, где находились пленные кипчаки, стояла у самого края Орды, и даже
«Кто он, этот человек? – подумал Салимгирей. – Быть может, единственный сын у матери? Но таков закон войны. Если я не убью его, погибнут пять моих товарищей. Этот воин, повинуясь приказу своего ильхана, считает незнакомых ему людей врагами. Для меня же враг он, и именно потому, что привык не думать, а повиноваться».
Длинной была дорога в ильханство Кулагу. О многом успел передумать Салимгирей, греясь у потаенных костров, разведенных где-нибудь на дне глубокого оврага. Правильно ли он поступил, подняв рабов в Сарай-Берке? Не слишком ли большая плата за спасение Коломона – гибель десяти тысяч рабов?
Салимгирей вдруг понял – дело было совсем не в Коломоне. Случай с ромеем лишь повод. Когда Махмуд Тараби позвал в Бухаре людей за собой, его вела вера в то, что сломленным чужеземными завоевателями людям надо напомнить, что они не рабы, что есть на земле такое понятие, как свобода. Человек, забывший об этом, становится рабом; человек, помнящий об этом, даже в рабстве остается человеком.
Перед глазами Салимгирея вдруг встала та страшная ночь в Сарай-Берке. Он увидел пожилого раба, с которого только что сбили оковы. Тот стоял на гребне глиняного забора – дувала, высоко подняв руки, и морщинистое лицо его, освещенное дрожащим светом факелов, было прекрасным. Человек кричал:
– Люди! Видите, я свободен! Чем сто лет жить в цепях, лучше одну ночь побыть человеком!
Салимгирею часто снилась та ночь. Он видел улицы, заваленные телами убитых, слышал предсмертные крики и звон сабель.
И тогда появлялось счастливое лицо незнакомого ему раба…
Далекий топот коня насторожил Салимгирея. Черная юрта была уже рядом, и он вжался в землю, боясь пошевелиться.
Подъехавший всадник окликнул караульного:
– Эй, ты не заснул здесь?
– Нет.
– Смотри. Не вздумай заснуть. Если что-то случится с пленниками, по земле покатится твоя голова…
– Знаю… – воин тяжело вздохнул.-Что с ними будет? Руки и ноги их связаны…
– Ночь темная… – сказал всадник. – Как только взойдет луна, я пришлю тебе замену.
– Кто они, эти люди? – спросил воин.
– Кипчаки. Они предали своего хана, а наш ильхан одной с ним крови… Потомки великого Чингиз-хана не прощают измены даже тогда, когда ненавидят друг друга.
– Да, вина их страшная. Прощения им не будет…
– Смотрите в оба. В Орде много кипчаков, и кто знает, нет ли среди них родственников пленников. Всякое может быть.
Всадник повернул коня и медленно поехал прочь. Вскоре топот копыт затих.
Салимгирей медленно вытащил нож и, неслышно оторвав свое тело от земли, метнулся к юрте.