Шестой иерусалимский дневник (сборник)

Губерман Игорь Миронович

Тяжелы бесполезные муки,

а успехи – пусты и убоги;

но когда опускаются руки,

то невдолге протянутся ноги.

376

Да, организм умней меня:

ничуть не возмутившись,

вся невоздержанность моя

исчезла, не простившись.

377

Встаю теперь я очень рано

и не гужуюсь у приятелей,

в моей тюрьме я сам – охрана,

жена –

команда надзирателей.

378

В период серый и недужный,

где страхи вьются у двери,

мир делится на мир наружный

и сферу вязкой тьмы – внутри.

379

Дела мои сейчас пока неважные,

наездник унитаза я часами,

а мысли все – лихие и отважные,

и все с кавалерийскими усами.

380

Судьба жестоко вяжет по канве,

стандартной для недуга моего,

но в каше, что варю я в голове,

не в силах она тронуть ничего.

381

Чужими мыслями пропитан,

я, чтоб иметь на них права, —

поскольку в честности воспитан —

перешиваю их сперва.

382

На сердце – странные колючки:

прошли ведь вовсе не века,

но вот в Россию едут внучки,

уже не зная языка.

383

Пока порхал на ветку с ветки,

пел гимны солнцу и дерьму,

переродившиеся клетки

внутри построили тюрьму.

384

Стариков недовольное племя

говорит и в жару и при стуже,

что по качеству позжее время —

несравненно, чем раньшее, хуже.

385

Художник, пророк и юродивый

со всем, что сказали в запале,

хвалу получают от родины —

не раньше, чем их закопали.

386

«Завидным пользуясь здоровьем»,

его мы тратили поспешливо,

и этим дедовским присловьем

былое машет нам усмешливо.

387

Наивен я: с экрана или рядом —

смотрю на лица монстров без опаски,

мне кажется всё это маскарадом:

да – дикие, да – мерзкие, но – маски.

388

Сообразив, что не умру,

владея времени бюджетом,

я превратил болезнь в игру

с отменно жалостным сюжетом.

389

Я знаю, почему люблю лежать:

рождён я обывателем и книжником,

а лёжа мне легко воображать

борцом себя, героем и подвижником.

390

А время –

это всё же мельница,

в её бесшумных жерновах

настолько всё бесследно мелется —

лишь пыль на книгах и словах.

391

Срама нет в уподоблении:

нашей юности поэты

всё ещё в употреблении,

но истёрты, как монеты.

392

Ген, как известно, – не водица,

там папа, мама, предка примеси;

всё, с чем доводится родиться,

кипит потом на личном примусе.

393

В болезни есть одно из проявлений,

достойное ухмылки аналитика:

печаль моих интимных отправлений

мне много интересней, чем политика.

394

Под гам высоких умозрений

молчит, сопя, мой дух опавший,

в тени орлиных воспарений

он – как телёнок заплутавший.

395

Я думаю часто сейчас,

когда уплотняются тучи,

что хаос, бушующий в нас,

подземному – брат, но покруче.

396

Напрасно разум людской хлопочет,

раздел положен самой природой:

рождённый ползать летать не хочет,

опасно мучить его свободой.

397

Когда мне больно и досадно,

то чуть ещё маркиздесадно.

398

В ответ на все плечами пожимания

могу я возразить молве незрячей:

мы создали культуру выживания,

а это уж никак не хер собачий.

399

Свои успехи трезво взвесив

и пожалев себя сердечно,

я вмиг избавился от спеси —

хотя и временно, конечно.

400

Покуда жив, пока дышу,

покуда есть и слух и зрение,

я весь мой мир в себе ношу,

а что снаружи – важно менее.

401

Мой стих по ритмике классичен,

в нём нет новаторства ни пяди,

а что он часто неприличен,

так есть классические бляди.

402

Ужели это Божье изуверство

для пущей вразумлённости людей?

Ведь наши все немыслимые зверства —

издержки благороднейших идей.

403

Гуляло по свету гулящее тело,

в нём очень живая душа проживала,

Россия его разжевать не успела,

хотя увлечённо и долго жевала.

404

Мне смыслы, связи и значение —