Шестой иерусалимский дневник (сборник)

Губерман Игорь Миронович

и я подумал: дивной школой

хворь обернулась для души.

520

В момент известий огорчительных,

учил высокий эрудит,

лишь сок напитков горячительных

надёжно ярость охладит.

521

Украл у местного поэта

лихую рифму «нота – квота»,

и утешал себя, что это

он тоже стибрил у кого-то.

522

Живу я в мире, узко здешнем,

имею

жалкий кругозор,

а далеко в пространстве внешнем

творятся слава и позор.

523

Пора меняться: стану тощий,

смурной и горестно молчащий,

быть пессимистом сильно проще,

поскольку прав гораздо чаще.

524

Мир так загнил до основания,

что посреди жестокой прозы

смешны все наши упования,

надежды, планы и прогнозы.

525

У всех висит за сумеречной скукой

неведомая финишная дата;

забавно, что душа перед разлукой

милей и ощутимей, чем когда-то.

526

С какого-то невнятного вчера

я что бы ни читал и что б ни видел,

мне слышится: пора, мой друг, пора,

и я на этот голос не в обиде.

527

Тьму парков обожают наши дети —

и дурни все, и выросшие дуры —

чего им там? А в городе, при свете, —

полным-полно искусства и культуры.

528

Конечно, я уже не молодой,

но возраст – не помеха, если страсть...

Вот разве что ужасно стал худой —

в меня теперь амуру не попасть.

529

Увы, но взгляд куда ни кину —

везде пропорция равна,

везде Творец, готовя глину,

чуть-чуть подмешивал гавна.

530

Язычник я: мой разум узкий

не принял свыше господина,

и мне язык текучий русский —

кумир и воздух воедино.

531

В чаду и вихре наслаждений

хиреет пламень убеждений.

532

Тоской познанья были мучимы

и эрудит, и грамотей,

а мы, наукам не обучены,

усердно делали детей.

533

Не счесть уму грехов количества,

но разбираясь в их меню,

я, чтоб не впасть в соблазн учительства,

себя в невежестве храню.

534

Я душой тянулся много лет

к мыслям этим, тонко прихотливым:

знание, что в жизни счастья нет,

вовсе не мешает быть счастливым.

535

Не

стоит нам сегодня удивляться,

что клонит плиты мрамора, как ветки:

на кладбищах надгробия кренятся,

когда в гробах ворочаются предки.

536

Душа смакует облегчение

без даже капли скуки пресной,

что круто высохло влечение

к херне, доселе интересной.

537

За то, что было дней в избытке,

благодарю судьбу, природу

и алкогольные напитки,

таившие живую воду.

538

Конец тебе, любой герой,

когда в души твоей хозяйство

прокрался сочный геморрой

национального зазнайства.

539

Помыслы, порывы, побуждения —

чистые и светлые, как искра,

душу озаряют в миг рождения,

но и затухают очень быстро.

540

Увы, мой мир совсем ещё не светел,

я слабости своей не обнаружу,

но так меня легко шатает ветер,

что я не выхожу пока наружу.

541

Дохрустывая жизнь, как кочерыжку,

я вынужденно думаю о ней:

когда ещё бежал по ней вприпрыжку,

она была значительно сочней.

542

Заболев, я укрылся в обитель —

тихо ждать и пугливо надеяться,

но свихнувшийся ангел-хранитель

созывает гостей, чтоб развеяться.

543

Не то чтобы мы патокой с елеем

себя всё время мазали слегка,

но сами от себя мы скрыть умеем

заметное другим издалека.

544

Мой путь поплоше и попроще,

чем у героев и философов:

пасу свои живые мощи,

их ублажая массой способов.

545

Среди интимных мыслей нежных,

меня щекочущих приятно,

совсем не видно белоснежных —

везде моих насмешек пятна.

546

Творец над нами ставит опыты,

насколько прочны дух и тело,

но это всё пустые хлопоты —

в нас нету явного предела.

547

Сумерки сгущают ощущения,

к ночи вянут мысли деловые,

в сумраке пустого помещения

сходятся на рюмку домовые.

548

Лишь тот умён, учил мудрец,

кто не от Бога ждёт посылку,

а сам находит огурец,