Шествовать. Прихватить рог…
Шрифт:
Единственная радость — Ваши письма. Но хочется получать от Вас частые письма, все о Вас знать. Вы же больше отчитываетесь — кафедральным. Пожалуйста, пишите мне все и еще длиннее. Написанное же неплохо и отправлять. Моя дорогая! Как хорошо иметь такого чудесного друга, как Вы.
Кто приедет со студентами к нам на практику? Может быть, Вы? Передайте X., что он — крупная свинья, до сих пор от него ни слуху ни духу.
Привет Вашей маме и всем знакомым. Пишите.
Эти порошковые травы усыпали половину конвертов — истекшим городом в арьергарде ночи, ощутившим, как все его силуэты растлились на черном подбое, на штормящей жестикуляции безгласых дерев: нагар
Здравствуйте, моя дорогая! Беру на себя смелость писать только Ваше имя — не сердитесь за отставшее отчество? Хватит ли этой храбрости — при встрече? Я у Вас в неоплатном долгу, надеюсь найти прощение лишь благодаря Вашему доброму сердцу.
А выспаться мне тогда так и не удалось — работал за товарища. Не везет нам с Вами. Оба раза можно было остаться — и вот… Меня смущают Ваши ночные эксперименты. Берегите себя, не переборщите… Помните о своем здоровье. Очень прошу держать меня в курсе дела. Почему Вы все берете на себя? Ведь хоть какое-нибудь, а все-таки я имею отношение к происшедшему. Будем расхлебывать вместе. Согласен с Вами, пусть мама пока ничего не знает. Уповаю на время. Оно — наш даритель.
Распределение квартир в новом доме принесло — ничего. Директор в Москве, вернется — пойдем ругаться. Что это даст? Думаю — то же. Снова работаю ночью. Следующая неделя будет разрушенной. Можно было бы вырваться на утро к Вам, но в кармане — 15 рублей. Жду Ваши письма. Как здесь сейчас скучно! Как пусто…
Здравствуйте, моя дорогая. Совершенно потерял Вас из виду. Пишу домой. Вы, конечно, сейчас должны быть дома. Ведь уже конец… Поздравляю Вас (с кем — не знаю?!). Скоро отпуск — обязательно буду. Жду Ваши письма. Привет маме и всем. Посылаю Вам деньги. Всегда Ваш. 17 октября 1953 г.
Полувопрошание старой дамы, обладательницы сандалет-скороходов, принесшей мне весть — через сто времен, или полусмятенная радость — пред собратом юности, отставшим в толпе у воскресного стадиона, на прорыве сквозь болеющих, и сквозь стражей в белых гимнастерках, полных ветром до крыл, и окаменевших бегунов — мрамор, гипс, известь? — и догнавшим ее в странном облике: — Вы знаете, что вы на него очень похожи?
С тех пор как я одержима собственным существованием — проверкой на примерах, разбивших следами — число… на лете, поглощенном дымовыми шашками одуванчиков и просвечивающем — окнами и крылами печатающих полет, или астигматичными, гипнотическими зрачками их печатей и валторнами над горизонтом… да, во всех примерах я была — образованием гомогенных сил: фантазией легкой, как благодать, обожаемой мной горбоносой иудеянки, или обузой и восторгом маленькой старухи из тех же земель, не менее горбоносой и сгорбленной, исключение — племянницей восьми или трех (по мере развеяния) полуплешивых
И вдруг кто-то объявляет, что видел меня — за чертой, куда брошены вторые половины тел: тени первых или дополненные новшествами. Мое лицо — знак: некто истинный муж был здесь и внятен той и этой половине (система взаимного надзора). Смотрел мертвые петли солнца и решил: мы пребываем среди одного и того же, не насытится око зрением… и захвачен сносящим течением неба. Что давно прочли — все, посвященные в сообщении старой дамы — в легион. Вокруг меня было множество знающих — о мне и моей миссии. Не в пример мне.
Как в том фарсе, где компания переодетых тащится за сумасшедшим старцем, полагающим, что он — король, но не ведающим, что эти поминутно бранящиеся с бесами оборванцы — его придворные, и убежден, что шуткует втихомолку, а колпачники хоть и видят, что он творит, так не ведают — кто, и не тычут паклю его акций меж тем, что было, и что он еще натворит, посему протекающее им непрозрачно. Я не сравниваю себя, — ни с ненастной свитой, ни с лирическим старцем. Скорее — с дочерью, которую он отверг, не выдарив — ни полкорзины земли от своего королевства, лишь колос дождя в зернах слез.
Возможно, я охочусь за лунами и гуляла по той стороне — во сне. Проскользнувшее в снах и обмерило мне лицо. Но обращено ко мне изнанкой, и некто, видимый всем, для меня — опять…
И когда молчание, наконец, потерялось — в ларцах высоких крылец, и в кульках желчных трав, и в недужных очках со стоялыми, заиндевелыми линзами — и, смешав стрелы колес и сломанные спицы зонтов, смешалось — с зардевшейся декой дальней гряды и дробящим полет к ней снегом… вдруг — фотографии: на расстоянии полуоборота, перевернутой страницы, собственно — четверть века… всегда! Никто и не скрывал их. Но тот, кого я столь высматривала в брешах улицы Розы, кто ссудил мне жизнь или только лицо, был мною не узнан. Ибо сущность его — Невидимый. Не исключено, что мой Создатель стоял во всех разломах мира…
Поздравляю праздником желаю счастья здоровья очень виноват…
Моя дорогая. Я, как всегда, подвел. Приехать не смог. Не отпустили. Оборудую себе лабораторию, чудовищно занят, и все же я бы вырвался. Но в пылу перемещений хотят переместить и меня. Главный инженер предложил мне быть начальником цеха. Я, конечно, отказался. Он настоял, что спор не закончен. Послал тебе телеграмму, чтоб не ожидали. Ругаешься? А что ты думаешь об этом? Как у тебя дела? Где сейчас странствуешь? Пишу на Ригу. Целую. Всегда твой.
Моя дорогая. Сегодня — приказ по заводу: я назначен начальником цеха. Отпуск мой пресекли, так что я в этом году — никуда. На Юлин день попробую вырваться к вам. Но, кажется, это не воскресенье. Тогда — в ближайшее. Постарайся к этому времени быть в С. Я прекрасно понимаю, каково — без денег. Я провел в Москве пять таких месяцев. А сейчас у меня положение еще хуже. С удовольствием помог бы тебе, но… Бывают дни, я совсем не ем, т. к. невозможно одолжить — все сидят без денег. Особенно пошатнул мою финансовую сторону прошлый приезд. Пиши о себе. Как дела, как погода? Кончились ли дожди? Целую. Всегда твой. 6 сентября 1955 г.
Моя дорогая, поздноватый ответ на твое последнее письмо. Приехать на праздники не смог. Откровенно не было денег. Мне тоже хотелось, я даже чуть не попросил — у тебя, но в последний момент устыдился.
Ваши просьбы об М. удивительны — вы могли подумать о паршивой дыре, из которой бежит любой смертный. Что ему могут предложить? Руководителя группы в центральной лаборатории, разве его устроит? А впрочем, не знаю. Здесь и квартирный вопрос тяжел. Я сейчас снова в Москве. Снова учусь, буду здесь до июля.