Шествовать. Прихватить рог…
Шрифт:
— У нас отняли — там, где мы были, — говорит туманноликая Нетта. — А мы идем в царство радости, где нечего отнимать… Где уже ничего не отнимут!
— Вы уверены: царство радости — в будущем? — спрашивает кричащий, с наросшей на затылок спиной. — В земных широтах… в дивных градусах и более слабых минутах?
— Я смотрю, вы сидите на информации, — замечает Аврора, и подсушена, и подтянута — до объявленных дудок и складок, объявленных — бурей. — Клянете трапецию, а ваш профиль — заточенный спереди ромб! Профиль пустыни.
— И предпринятые фигуры по-прежнему отбрасывают нас на стартовые позиции, — произносит зауженный молодой человек в черном. — В окаменение отсветов и отзвуков…
И,
— Мы так весомы? — интересуется Нетта, пуская дым.
— И проглотивший нас и сомкнувшийся мир, сотворяясь заново, обретает возможность — совершенства, — говорит молодой человек в черном. — Post hoc — ergo propter hoc.
И кощунственный взгляд, цвет горной породы змеевик.
— А здесь вы откуда? Тоже извысока? Я прозевала ваше прибытие.
— Возможно, вы прозевали и мое существование.
Молодой человек, зауженный в черных трафаретах деревьев — или в бронзовых лонжеронах, в их аффектированном свете, льющем реликтовые порталы между стволами — друг в друга, или — в безнадзорные щели… как сообщающиеся с пикником сосуды… как неоконченное предложение — в чье-то желание: приблизить стороннее, редуцированное — к остекленевшему рыбьей костью центру…
— В самом деле, в вас есть кое-что неожиданное, — говорит Нетта. — Ответствие черт — грубым древним лекалам, забытым кем-то внутри меня, их страшной черной позолоте… — и бросив сигарету, раздавив стоптанным каблуком: — Обрюзглой тайне моего существования.
— Непроцеженным инстинктам, — замечает объятый и цыкает голубой губой.
— Я показался вам бесплотным, — говорит зауженный молодой человек в черном. — И готов остаться в этой весовой категории.
— Отныне я смотрю сквозь вас и вижу мир незакопченным, — говорит Нетта.
— Отныне и во веки веков, — произносит молодой человек в черном.
И подкрадывается к влачащей тачку — неумеренной, как трехлопастная арка, Дафнии с вознесенным пикой затылком меж отрогами взлелеянных лиловым плеч. И стряхнувшая мед оторванка-гроздь, набирая в воздухе — тремоло и чадящий гриф, пикирует — в собрание мелко трясущихся в тачке кулей и мешков. Но за полоборота полутусклой, полускрипучей пики — не разрезанный на смыслы плеск трапеции, сливаясь с рекой. И забрызганная блошками продолжает себя — параллельно многоочитой реке — в бессловесных… о, сколько их, несравнимых, — косточки, посахарившие черепки кострищ, и — смотри выше пухнущих на крылах веток или храма — остроглавых святых, зализывающих лохмотья или убаюкавших за душой серых птиц, и — еще выше: рачительные и помраченные, что грохочут, сеют, сорят… Но вторая или пятая касательная — к дарованной сладости: гроздь… аварийные вспышки роз… И трапеция смята — в обморок, в самозарядное о-оо! — одно из Дафниевых богатств моросит на дорогу… И, сотрясая пейзаж, подрезает тачку и хватает куль — в объятия, и выщипывает из тайника меж вализами с бюстом — корпию: пресечь пшеничный пунктир, заткнуть бездну… О золотой благожелатель в черном… или черный гриф, клюющий наши следы — чтобы ненавязчивая дорога нас посеяла?
Так свершается провожаемое нами — или кем-нибудь неизвестным — шествие между весельем и радостью, меж подскакивающим на кочках чувством к вину и примкнувшей страстью бомбистов: залучить в затяжные уста — разительно тающее, тлеющее… Хоровод вертопрахов и бражников — вдоль хрустальных, сервированных судаком и форелью вод — или вдоль обнесенной животрепещущим частоколом миссии Флоры, в чьих перебоях — скомканные холмы не скудеют зеленой искрой. И, возможно, что-то насвистывает — тот дальний: шалопут, забывающий обернуться, и в дульце
И объятый плащом, запинающийся, отсылает взоры — над желтизной газетного листа… или правительственных зданий — за три чешуйчатые излуки уползающей к радостям дороги.
— Мне видится там дорожный столбец, здешняя передовица — дабы застолбить официально, сколько прошло и осталось до чего-нибудь архиважного. Или… — и опять сверзаясь в газетный подвал, — через триста метров наступит время — обнародовать сокрытое от нас таинственной завесой… и, возможно, будет нами учтено для дальнейшей жизни.
— Не копать, на два метра вниз — клад, — говорит Аврора. И веет белокурым овечьим чубом и эоловыми оборками.
— Или не указатель, но живописное полотно, — вставляет кощунственноглазая Нетта. — Музей одной картины.
— Герма с черепом цезаря — или с беспрецедентными кукушьими полномочиями… — произносит кричащий. — Но какой художественной дезинформацией ни оглушит — дальше продолжается то же самое. И поднимается к горизонту, и переплескивает… Или я взираю — еще глазами неведения?
— Успеете окрутить Аврору, — говорит объятый. И уста лазурны и сливочны. — Стать сателлитом, перемять каждое из ее платьев — и функционирующее, обмуровочное, и альтернативно пылящее в глаза. Длинный роман, километров на пять, а потом — в кусты…
— У гонимого вами бедняги… и угоняемого все дальше — голые руки, — говорит Нетта. — А вы возьмете счастье. Прямо на дороге.
— Да, кто-нибудь, возможно, и подхватил это шествие веселящихся глухих, — замечает кричащий, с центробежными глазами. — И видит, что первый — неокликаемый — уже угодил в ров… боров! И тот, что сразу за ним — с неуслышанным воплем и бессмысленным хрустом — летит в забвение, а последние — за чужими спинами — не подозревают: слишком смеются. И всей командой репетируют архиважные планы — новое, скандальное прочтение классики. Эти сюжеты — как дорожные знамения: стандартны… категорически — ничего сногсшибательного! Но творцу не обязательно с кем-то себя идентифицировать. У меня нет привычки — мыслить о себе третьим числом, как цезарь или Гертруда Стайн. Я путаюсь между всеми — наконец раскромсав собственное тело… стремление — не к смерти, но — к свободе! Я не включаю себя, потому что хочу — судить… или — любоваться.
— Вуайер! — говорит объятый плащом. — Кстати, я тоже путаюсь между вами — в неглиже…
— Жизнь праведная — и жизнь веселая… Я предпочитаю вторую… и третью, и десятую, — говорит Аврора. — Отобрали, скажите пожалуйста! То, что не вернешь, я обычно дарю. Мало ли, что и куда отобрали из моего дома? Значит, я смогу веселиться в другом месте. В питейном поле. Если он у вас оттянул, значит — зачахнет без такой невидной мелочи… Кисет с карбункулами, свинчатка? Или — как у попутчика — рога, что никак не обнаружит? Возможно, вскоре они обретут четкость.