Шифр Шекспира
Шрифт:
— Что ж, если Мэри Сидни — лебедь, кто тогда вепрь и боров? — спросил Бен.
Я опасливо оглянулась на сэра Генри.
— На гербе графов Оксфорд изображен синий вепрь.
— Боже мой, — процедил сэр Генри, откидываясь на сиденье.
Бен сделал вид, что не слышит.
— А в тысяча шестьсот шестнадцатом он умер. Вот почему он больше не мог яриться. Мне нравится эта идея!
— Остается боров, — проворчал сэр Генри. — «Свинья, что носом землю подрывает». «Выкидыш, помеченный на зло» [40] .
40
«Генрих III». Пер. А. Дружинина.
— Обещайте не взрываться, — попыталась успокоить я.
— И не надейтесь.
Я вздохнула:
— Бэкон.
— Сэр Фрэнсис Бэкон, — простонал сэр Генри.
Бен фыркнул от смеха, тут же делая вид, что закашлялся.
— Вообще он тоже был вепрем, — пояснила я. — Но Бэконы сами назвали себя боровами, чтобы предупредить гадкие шуточки на эту тему. Сэр Фрэнсис рассказывал анекдоты о своем отце-судье, толстом, как бочка: будто бы один заключенный заявлял о родстве с ним на том основании, что его фамилия была Свинн. «Нет, не родня мы, пока тебя не повесят, — сказал старый судья. — Ведь свинина — не бекон, пока хорошенько не отвисится». — Я боялась оглянуться на Бена, видя, как его трясет от сдавленного смеха. — Даже Шекспир повторил эту шутку. За что купила, за то продаю.
— Знаю, в «Виндзорских насмешницах», — вздохнул сэр Генри.
Бена прорвало — он расхохотался в голос.
Сэр Генри сделал вид, будто не слышит его.
— И куда эта химера ведет нас? Этот Уилл — кем бы он ни был — пишет в Сент-Олбанс [41] .
— Снова к Бэкону, — ответила я. — В начале 1621-го король Яков сделал его виконтом Сент-Олбан.
Бен прекратил смеяться.
Сэр Генри снова подался вперед:
— Так, значит, Бэкон остался последним, кого пришлось услаждать Лебедю, вот почему Уилл собрался писать ему лично?
41
Город к северу-востоку от Лондона, названный так в честь святого мученика Албана, казненного при императоре Диоклетиане.
Я кивнула.
— А где Бэкон жил? — угрюмо спросил он.
— В поместье под названием Горэмбери. Сразу на выезде из Сент-Олбанса.
На краткий миг все замолчали. Было слышно лишь, как колотятся сердца.
— Барнс, — тихо скомандовал сэр Генри, — в Сент-Олбанс.
— Не все так просто, — заволновалась я.
— Проще некуда, — отозвался сэр Генри. — Еще миль пятьдесят по той же трассе. После А-303 съехать на М-3, а потом на М-25.
— Черт с ним, с маршрутом! — не выдержала я. — О бумажной мороке подумайте. Это вам не за Делией до Фолджера проследить. Письма Бэкона в одном месте не лежат. Здесь потайными дверцами не отделаешься. Даже Офелии это было бы не по силам. Горэмбери —
— Но ведь что-то должно было уцелеть, — не унимался сэр Генри.
Я постучала пальцами по коленям.
— В приходской церкви Сент-Олбанса есть его статуя — подобие шекспировской, но ее бэконианцы за сто пятьдесят лет излазали и прощупали вдоль и поперек.
— А может, и не всю?
Я покрутила головой:
— В поместье есть фреска, посвященная мифу о Венере и Адонисе, — единственная современная Шекспиру иллюстрация к его пьесе. Так вот, Адонис на ней изображен лицом к лицу с ощетинившимся кабаном. Это здание уже пятьсот лет служит постоялым двором — к смущению стратфордианцев. Еще бы: прямо у Бэкона на задворках и так далее. Соблазнительный экспонат, но нам он вряд ли поможет, да и Офелия о нем ничего не знала: фреску обнаружили только в нынешних семидесятых. Я думаю, нам нужно искать тот след, которым она могла воспользоваться, раз уж ей известен весь путь.
Бен взял у меня письмо.
— Если Уилл пишет в Сент-Олбанс, зачем уговаривать лебедя очаровать борова? — Он поднял глаза. — Звучит так, словно Сент-Олбанс и боров не связаны между собой.
Мы нагнулись над письмом. А ведь верно!
— Неужели был еще один грязный хряк? — спросил сэр Генри.
— По-моему, нет.
— С другой стороны, — размышлял Бен, — Сент-Олбанской называется вся та часть Хартфордшира. Добавьте конкретики — и получится город, или собор, или школа.
Я мотнула головой:
— Они все большей частью расположены рядом. Нет, так пишут, когда имеют в виду что-то особенное.
— Так куда ехать? — спросил Бен.
— Туда, где можно подумать.
Через пять минут мы свернули с трассы и припарковались у непримечательного отеля «Дейс-инн». Бен и сэр Генри пошли регистрироваться, а меня оставили с Барнсом в машине.
Я вынула брошь-медальон, откинула крышку. Гостиничные огни бросали на портрет оранжевые отсветы.
«Куда теперь?» — мысленно спросила я юношу с миниатюры.
Он сжимал распятие и как-то загадочно смотрел на меня: надменно и в то же время озорно.
35
Пока никто не видел, Бен быстро провел меня через черный ход в номер с двумя большими кроватями. Сэр Генри отправился в свой — освежиться. Минута-другая, и он появился у наших дверей — почти пришедший в себя, хотя и немного бледный. Я стояла у окна, вертя в руках раскрытую брошь, и смотрела, как лунный свет играет на миниатюре.
— А что, письмо ты уже забросила? — спросил сэр Генри, усаживаясь в самое удобное кресло.
— Они с брошью взаимосвязаны, — ответила я. — Понять бы только — как?
«Но лета твоего нетленны дни, — говорила золотая надпись. — К вящей славе Божией».
И что же общего было у нее с письмом, которое мы только что нашли? Быть может, прямой связи нет, но ведь Офелия ясно сказала, что с них начинаются два пути к истине! Значит, они принадлежат одному тесному миру.