Шипучка для Сухого
Шрифт:
Мне все равно. Я хочу выйти из этого душного смрада и забыть уже все.
На улице Вадим усаживает меня в машину, оставляет на водителя, открывает дверь, чтоб я дышать могла и, добившись слабого кивка, что все нормально, возвращается в квартиру.
— Вот отдыхать тебе надо, Оленька, — бухтит Василий Геннадьевич, — вся зеленая. А чего там такое?
— Да все нормально. Пациент выпил, закусил борщом и свеклой. Его вытошнило красным, жена решила, что кровотечение.
При
Делаю несколько глубоких вдохов и выдохов.
— Что-то ты совсем плохо выглядишь, давай-ка я тебе воды дам, — суетится Василий Геннадьевич, — и вообще, поехали-ка на станцию. Полежишь.
— Да ну что вы… Рано еще.
— Ничего не рано! Тебе вообще легкий труд положен!
— Это вы о чем вообще?
— А то сама не знаешь? Чего дуришь? Бери больничный и сиди дома! Нечего в положении по подъездам бегать. Побегала уже вон, до ножа в живот добегалась. О себе не думаешь, о дите подумай…
Водитель бурчит и бурчит, не замечая даже, как я из зеленой становлюсь бледно-синей. Потому что догадка у него страшная.
Нет. Ну нет же! Ну не может быть! Мы же с Олегом… Всего один раз! Один раз! И Машка сказала, что шансов никаких…
Я непроизвольно прижимаю ладонь к животу. Сглатываю. Прикладываюсь к бутылке с водой.
Ох ты черт…
Лихорадочно вспоминаю свой мини-отпуск с Олегом, все, что мы делали…
— А ты хотела, чтоб я вернулся, Олька? — хрипит он.
Смотрит на меня так пристально. Так жестко.
А я не собираюсь врать.
И самой себе в том числе.
— Да. Хотела. Очень.
Олег молчит. Потом подхватывает меня с колен, подтягивает выше. Смотрит в глаза.
— Дураки мы с тобой, Олька. Столько времени потеряли.
И в этот момент я согласна с ним. Дураки.
Я хочу ему это сказать, но он не дает. Целует. Жадно, как всегда, жадно. Подчиняя.
А потом укладывает меня на эту белую шкуру неизвестного китайца, закидывает ноги на плечи, врезается на всю длину. Сразу, без прелюдий.
У нас уже была прелюдия. Целых двадцать лет. Затянулась безбожно, на мой вкус.
Я смотрю ему в глаза, не отвожу взгляда.
И вижу в них все то же выражение, что и все эти невозможные годы. Без него.
Он меня любит. Он меня так любит. И я его люблю.
И он все сделал для меня.
Он всегда все делал ради меня.
Только я не замечала этого, дура.
Вернее, замечала. Конечно, замечала. Но не оценивала так, как надо.
Олег, ты же меня не обманешь больше?
Правда, Вещий Олег?
Я смотрю на него, и вижу того молодого мужчину, впервые заговорившего со
Он теперь другой. Для всех. Но не для меня.
— Олька… — он не прекращает двигаться, сильно и грубовато. Так, как он любит. Так, как я люблю.
Из камина падают блики на его лицо, и оно меняется. Оно снова молодое.
Он снова тот Олег, что обещал молоденькой глупой девочке, что все будет хорошо.
А девочка верила.
И я верю. Верю ему.
— Люблю тебя, — шепчу и притягиваю к себе, чтоб поцеловать.
Он наклоняется, жадно меня сжимает, целует, уже изо всей силы вбиваясь в податливое тело, и выдыхает, содрогаясь во мне.
А я глажу его короткие на затылке волосы, чувствую тяжесть тела на себе, такую правильную, такую нужную, смотрю на огонь.
Я не кончила, но мне даже разрядка с ним не нужна. Совершенно. Все так, как надо. Так, как должно было быть у нас всегда.
Он уехал срочно, через два дня после этого. Сорвался в Москву. Что-то там с партнерами, конкурентами и нерадивым персоналом. Он долго ругался тогда, я не вникала. Понимала только, что каникулы мои закончились.
— Ольк, я разрулю и приеду. Ты давай, думай, как дальше будем.
— Я?
Мне смешно. Тотал-контрол-фрик Сухой говорит, чтоб я думала, как дальше будем. Можно подумать, он уже не решил все.
— Конечно. Хочешь, клинику в Москве? А?
— Нет.
— Так и думал, бл*, - ругается он, но по лицу понятно, что мысли сейчас не здесь.
У него проблемы, и я не хочу добавлять еще головной боли своим упрямством, поэтому только киваю.
— Придешь, решим.
У него даже лицо вытягивается, настолько эта моя реакция нетипична для него.
Мне смешно.
— Ну ладно… Может, здесь останешься? Подождёшь меня? Отпуск тебе продлят.
А вот это называется, «дай палец, откусит руку». В этом весь Сухой.
— Нет. Я к себе.
Он морщится. Но не настаивает. Обнимает, целует так, что в животе опять все горячо становится, проводит сожалеюще пальцем по припухшим губам. И выходит прочь.
А я вздыхаю и собираюсь домой.
И потом две недели только переписываюсь и перезваниваюсь с ним.
Каждый вечер.
Мы словно влюбленные ведем горячую переписку. Как будто пытаемся наверстать то, что недополучили за все эти годы.
И мне смешно и радостно одновременно. И жизнь смыслом наполнена.
И вот теперь, после такой догадки о причинах моего плохого самочувствия, меня буквально в дрожь бросает. И живот скручивает. И это не радость. Нет.
Это страх.
Я боюсь.