Широки Поля Елисейские

Мудрая Татьяна Алексеевна

Тут меня провели через отверстие в роскошной живой изгороди, и сразу же в уши ринулся дитячий гомон.

– Их у нас семеро, - с гордостью объявил Иван.
– Отчего же не завести, если так ловко получается? За границы двора они не выходят, сами слышите.

Я догадался, что кусты отрезают от улицы каждый звук. И, похоже, делают не только это.

Мы цепочкой прошли внутрь двора - сначала муж, потом я и последней - жена. Небесполезная предосторожность: хорошенькие ребятишки лет, по моей прикидке, от десяти до двух облепили Ивана, с ног до головы, меня задело по касательной, зато Марья осталась невредимой. "Да она

восьмого носит, вот и сторонится медвежьих нежностей", - осенило меня.

Домик у супругов был приятный, но ничего особенного: мебели, книг и безделушек по минимуму, зато всё светлое, аж блестит от чистоты. - "Нам так нравится, а зачем к хорошему прибавлять ещё что-то?" - тихо заметила Марья, поняв выражение моего лица. Усаживать за стол и кормить меня они начали буквально с порога - у них, оказывается, в доме была печь, которая отлично держала тепло, и оттого стол расположили там, где из дверной щели ветерок поддувает. Потомки за нами не последовали и в трапезе участия не принимали - думается, были хорошо вымуштрованы. "Потом за стол позову", - объяснила Марья. "Да и не любят они простой тяжёлой пищи, - проворчал Иван, - одними заедками кормятся". Пища и в самом деле была самая заурядная, но вкуснейшая и в тему. Только такое и принимает душа в жару: окрошка на вырвиглазном квасе из хлебных корочек, сырники, плавающие в озере сметаны, на загладку и верхосытку - грушевый узвар с мёдом. Вот только нельзя было сказать, что все эти яства ложились на желудок камнем, - вроде бы и хорошо, да мутно и несерьёзно как-то. Оттого я даже хотел поспорить, когда меня вежливо препроводили отдохнуть в одну из небольших комнат и задёрнули тюлевые занавеси на двери и окнах. Похоже, что тёмных и плотных штор здесь в заводе не имели.

Чада притопали незамедлительно. Чем уж там их насыщали - не знаю, но гомон быстренько перешёл в оголтелый гвалт. Дети, по счастью, быстренько усвистнули во двор, однако ни задремать, ни отдаться сиесте я так и не смог, хотя и уговаривал себя, что, дескать, тепло, светло и мухи не кусают. С тем и вышел из комнаты.

– Вот, не сумела гостя накормить, - сказал жене Иван с лёгкой укоризной.

– Да я и не собиралась его вырубить вчистую, - оправдывалась она.
– В конце концов, чревоугодие и спаньё - реликт и атавизм для ублажения плоти.

Меня самую малость насторожило сочетание вульгаризмов, просторечий и набожности.

– Ничего, я все равно хотел осмотреться, - утешил я их.
– И заодно потешить свой первобытный инстинкт. Тут у вас столовой или ресторанчика не имеется - для не особо духовно продвинутых?

Оказалось, что белёсая клякса посреди домов - как раз корчма. Там и полопать, и ночку-другую перекантоваться можно.

– Только туда порядочные люди не заходят. Одни чужаки да бродяги, - чопорно пояснила Мария.

– Положим, не глядя такое не определишь, - добавил Иван извиняющимся тоном, - но в общем да. Те, кто не прижился, а уйти им лениво и некуда: не то что мы или вы сами.

Я едва не сказал супругам, что они слегка обознались - перед ними именно бродяга и аутсайдер, кличку тоже носит соответствующую, - но зачем было обижать таких, по существу, славных людей?

За оградой было по-прежнему малолюдно, но хотя бы кое-кто попадался. Супруги цветущих лет и бесспорной славяно-европейской внешности с благостным до упора видом прогуливались рука об руку. Рядом роилось и играло

многочисленное потомство, изредка срывая и нюхая цветочки. Всё имело вид чинный и пристойный. Надо сказать, то были исключительно двуногие: въевшаяся с пелёнок подозрительность не позволяла мне поинтересоваться, как у них тут с собачками и кошечками, не говоря уж о мышах и ящерицах. Да, и мухах с комарами, разумеется. А уж о том, чтобы спросить дорогу к злачному месту...

Располагалось оно вроде и близко, да Райчиновка, по-видимому, обладала чудесными свойствами старого Гродно, где я гостил (гостила?) позапрошлым летом. Она умела "водить" пешехода. В Гродно такое объяснялось холмами, на которых стоял город: вот нужный костёл, монастырь или башня, совсем рядом, а спустишься с горы в низину - как и нет их. Здешняя местность вроде как была ровная, как стол, но корчма то казалась величиной с горчичное зерно, то вырастала в этакое палаццо Сфорца.

После часа такой маеты я достиг, наконец, цели, причём своими силами: когда мой плохо выдрессированный желудок взвыл окончательно и бесповоротно.

Восставшее на зов питейное заведение оказалось не таким расшлёпанным, как выглядело издали. Оно обладало легко узнаваемой формой - песочный куличик за минуту до того, как его слизнёт морской прибой. Крыша просела посередине, словно гангстерская шляпа-борсалино времён моей юности, узкие окна словно убегали с фасада врассыпную, резьба, некогда сплошняком покрывавшая дверное полотно, стёрлась, как королевская печать, которой проштемпелевали сотню смертных приговоров.

Я потянул на себя дверь и вошёл в тихую прохладу.

На первый взгляд здесь было пустынно, словно в брошенном оазисе. Второй улавливал отблески, играющие на отполированной локтями мебели - огромный стол со скамьями, окружённый столами поменьше, словно броненосец канонерками. Третий обнаруживал собственно корчмаря - мужика, чей облик почти полностью зарос бородой, а по бокам обрамлялся лохматыми локонами. Корчмарь наводил блеск на окрестные горизонтальные поверхности охряным лоскутом в чёрную поперечную полоску и бубнил себе под нос - крючковатый, с благородной горбинкой.

Я кашлянул, чтобы обратить на себя его внимание, хотя он факт заметил меня и без того.

– Хозяин, тут не найдётся чего-нибудь на зуб положить и в желудок отправить?
– спросил я.
– Такого, чтобы посущественней.

– А, видел-видел, как вас наш двойной скромненький синий цветочек перехватил.
– Улыбка вроде как заблудилась в его растительности, но выплыла наружу через глаза, чёрные с рыжими огоньками.
– Похороните меня под плинтусом, если вас в момент не отворотило от духовной пищи и не притянуло к телесной. Пришлый народ, как правило, не раньше третьего дня расчухивает. Что ж, этого есть у меня, только уговор - без выпить нет и чем закусить. И давай, знаешь, сразу на "ты", не против?

– Давай. Кликать-то как тебя?

– Можно Шлёмой, с оттенком героизма, знаешь. Только не думай, что это истинное имя, и своего никому не называй, тем более райчиновцам: мигом на крючок подцепят и овладеют, не вывернешься.

– Я учёный, - ответил я.
– Исидор или Сидор, а настоящее имя сам не помню, правда. Только я не в курсе, какой валютой у тебя за закусь и выпивку расплачиваются. Готов сделать, что смогу.

– Да питьём же и расплачиваются, - ответил некто третий.
– Моим.