Шизофрения, передающаяся половым путём
Шрифт:
– Нет, ты что, одному… С санитаром, с кем по графику выпадешь. Чай будешь? Обед как вроде, – женщина обернулась на висящие за ней круглые часы.
– Нет, спасибо.
– Ну, до завтра. Завтра здесь в девять как штык.
7
Быль на то и быль, чтобы использовать внутри себя такие слова, как: «было», «был», «стало», «стал».
Психоневрологический диспансер – это два больших корпуса и здание склада, совмещённое с гаражом на огромной огороженной территории. Корпуса двухэтажные, Н-образной
Главный корпус, в котором – администрация, кабинеты принимающих врачей, касса, аптека, приёмный покой, лекционные залы. И крыльями в стороны – стационарные отделения. Отделения для буйных больных и тихих больных, принудительных больных и добровольных больных.
Второй – хозяйственный корпус, в котором – заведующие складским балансом, актовый зал, кухни, прачечные.
Независимо от назначения, в каждом корпусе окна первого, а местами и второго этажа (без ручек на форточках) – закрыты решётками-ставнями, на которых навешаны изнутри замочки, чтобы при пожаре можно их было отпереть.
В здании главного корпуса на втором этаже собирались делать ремонт. Часть крыши и перекрытий износились, всех больных перевели на первый этаж, распределив их по отделениям внутривидовой мешаниной.
Между корпусами, ближе к чёрным выходам, – прогулочные дворики. Они обнесены высокими кирпичными стенами, побеленными и обтёсанными. Внутри двориков в центре обязательным атрибутом – толстое дерево (тополя и липы), а по периметру – низкие скупые скамейки без спинок и разбитые квадратами плиток дорожки. Вход в эти дворики: готическая калитка из толстых прутьев с шипами.
Здание гаража низкое, на искусственном пригорке (чтобы не топило). Ворота цвета хаки.
Огромная территория диспансера на две трети заросла сорняком, оградилась уродливым массивным забором из железобетонных панелей, в котором было несколько пробитых проходов (для удобства перемещений жителей окружающих домов). От проходов вели тонкие полосы тропинок утоптанной глины к закрытым «островкам» между деревьями и кустарниками, в которых лежали груды мусора: бутылки, бычки, пакеты, упаковки, банки, зола. На территории проходила толстыми трубами теплотрасса, осыпающаяся и ржавая. На территории гуляли бродячие собаки, группы подростков, проходили бегло прохожие, бомжи искали тару и спрашивали мелочь или «допить-докурить».
На территории диспансера пахло сырым тряпьём и пустынным настоящим.
8
…вон, например, Соран Эфесский дико рекомендует лечение препаратами лития.
– Можно сегодня?
Женщина-кадровик в синем, оторвавшись от кружки с чаем вскинулась непонимающе:
– Чего?
– Выйти на дежурство.
– Нет, сегодня нельзя. Завтра утром приходи, – нежно проговорила и тут же гаркнула в сторону, – Таня! В магазин сходи, когда сказала!
Домой не хотелось. Это ведь самое трудное в путешествии – возвращаться назад. Для маскировки от самого себя можно было бы пойти другим маршрутом. Но суть не в этом. Суть в том, что утром «Первого завтра», существовала высокая вероятность не покинуть своё убежище так, как это удалось сегодня. Многолетняя нерешительность вновь кандалами скуёт
«Первого сегодня» хватило сил, ухищрений, сообразительности вырваться и убежать. В «Первом завтра» – вряд ли. Сумрачное утро «Первого завтра» так просто осуществить героический побег-прорыв не даст. Оно укроет одеялом, оно прижмёт к плоскости кровати, оно покажет гадость внешнего мира в зажатый тюлем проём окна, оно будет настаивать никуда не идти, а также – бояться прочего, бояться прочих всех, бояться покинуть безопасное и зачать круговорот хаоса энтропии своим побегом там – в большом и бескрайнем, под гадливо открытым сводом.
Западня.
9
(патетично, высокопарно, с чувством) «Как часто вы путали до невозможности, до упрямого отрицания твёрдую реальность с пластичным обманчивым миром снов? Как часто вожделели вы их дремотное наваждение, обращённые во влажный пепел воспоминания и явные эмоциональные галлюцинации до оргазменного забытья?».
Как часто в произведениях вы слышите этот побитый философский опус? Осмотритесь в прошлом.
– Старина, просыпайся. Просыпайся, старина, – папа разбудил весенним утром. В хорошем, но знобливом, если вылезти из-под тёплого пышного одеяла.
Папа в праздничном. Он выглядел гладко, молодо, причёсано и культурно, пах сочно вызывающе одеколоном.
– Восьмое марта, микромужик, пошли за цветами. Пока с утра все букеты не смели. И пока маман спит.
Мы шли по сонному городу. Тёплое розовое с востока вдоль линии горизонта. Под ногами хрустел лёд замёрзших луж. Улицы ещё пусты. Цветочные павильоны только-только открывали свои двери. Девушки-флористы зазывали нас войти. Мы купили большой букет тюльпанов, они пахли шикарно, до щекотки. В дополнение папа прикупил плюшевого медведя почти с меня ростом – метр с лишним. Мне непременно хотелось тащить этого медведя самому, устроил детскую истерику, но папа предложил компромисс: усадил меня на плечи, а уже на моих плечах – валящийся в разные стороны (оттого смешно было) медведь. Так мы пришли домой. Папа поддакивал моему ликованию относительно того, что: вот мама то удивится, а? Правда? Проснётся, а тут мы с таким подарком?
Мама и вправду – была очень рада. Она по-настоящему улыбалась, папа улыбался, мы улыбались вместе. Мы готовили на кухне, мы танцевали под музыку. Катушки бобин вращались гипнотически, плёнка отражала радугу, выскальзывая из-под бархатных роликов. Мы танцевали и танцевали. Цветы в вазе – наполняли ароматом комнаты. Вечером к нам пришли гости. Много гостей – они выпивали и танцующих стало больше. Демонстрировал им как умею стоять на голове, носиться сверхзвуком, но меня не замечали должным образом. Тогда пришлось встать на диван, прыгать выше и выше, вздевать руки вверх, хлопать в ладоши. Наконец, гости наградили вниманием. Видел своё отражение на экране большого телевизора. Волосы взлохмачены.