Шизофрения, передающаяся половым путём
Шрифт:
В гостиной стало громче и стало сумрачней на улице.
Гости пили из больших фужеров, ели, смеялись, рассказывали друг другу неясно неразличимо за общим гомоном.
Ярко озаряла всё вспышка фотоаппарата.
Гости, большие и взрослые становились гримасничали, брали меня на плечи, вздевали бокалы вверх, отшучивая на щурящего один глаз папу, который фотографировал их, щёлкая затвором.
Среди череды вспышек мною было замечено, что один из гостей – высокий рябой лицом человек – смотрел на маму пристально, вызывая её взглядом. Мама не замечала его, но среди веселья на неё вдруг кто-то пролил вино. Мама встрепенулась,
Гости разошлись глубокой ночью. Царил послепраздничный бардак. Среди конфетти на полу, в люминесцентной темноте, мама с папой медленно вальсировали, обнявшись под тянучую ласковую музыку на незнакомом мне языке.
На годы в моей памяти сохранился образ приятного: две танцующие фигуры, слившиеся в одну, в уютном театре теней под ласковую-ласковую музыку и тихий усыпляющий голос певца на незнакомом мне языке.
10
Валеология – от слова «valeo» – «быть здоровым».
Когда? В бесконечном «сегодня-завтра-вчера-сегодня-завтра-и-вчера».
Что ещё?
Сексуализированный сенсуализм на закуску. Вот что ещё.
Путь обратно, от диспансера, не занял много времени. В аффекте свершённого оказывается – это было легко и пьяно.
Дверь-дверь-дверь очередная.
В коридоре пахло чем-то чуждым. Квартира больше не внушала доверия. Преподавательница валеологии – угловатая, нескладная, с длинными конечностями в облегающем фиолетовом свитере на голое готовила еду.
Овальное зеркало в санузле – сначала привлекательный, молодой парень, а потом – взъерошенный старый мужик со свалявшейся бородой и уродливой рябью на лице. Приблизившись нос к носу – можно было разглядеть и чёрные точки, забившие поры, и глубокие носогубные складки, и набрякшие застоявшиеся мешки, и даже – зонтообразный фрактальный рисунок вокруг широких зрачков.
– Где ты был?
– На работу устроился.
Преподавательница изумлена. Она скользнула на свои тончайшие часики на запястье, поправила ровно остриженную чёлку и села на диван, подогнув одну ногу под себя, оголив гладкое колено. Она постучала ладонью рядом с собой, пригласив сесть рядом.
– Работу?
Мне хотелось поделиться с ней обо всём: о моей внезапной необъяснимой смелости после пробуждения с предрассветной зари; о своём плане стать официальным психом; о том, как этот план немного провалился из-за кромешных толп людей, которые мешали пройти в действительно нужные мне кабинеты. И как потом получилось лучшее то, что получилось. Хотелось поведать отступлениями, как порой виделись совершенно чуждые состаренные текстуры мира на текстурах мира реального. Как рекрутировала в синем женщина под аккомпанемент молчаливого моего непротивления. Как наплыли разные воспоминания из очень далёкого времени. Ведь она, преподавательница, была выбрана неслучайно и она догадывалась
Хотя, говорят, это ошибочное утверждение.
Но спорить с самим собой и ведать притчи под это не хотелось – устал.
– Пришёл, увидел, победил. Оклад – баснословный космический. За границу поедем, ремонт сделаем, телевизор купим. Новый. Никакой выигрыш в лотерею нам не нужен.
Поцеловал её, она усмехнулась, снова скользнула на часы и, торопясь, принялась собираться.
Так и не привык к ней. Не реализовал её функцию ни в полной ни в полумере. А после возвращения с диспансерных территорий, сейчас, (будто с поля боя, пусть и волокло по этому полю безучастно), и она укоренилась – чуждым мне элементом всего окружения.
А ещё вдруг мне стало понятно – в «Первом завтра», в восемь утра, пробуждение будет решительным и беспрепятственным. Повторный поход до диспансера – осуществится без эксцессов. Возложенная на меня роль участника событий – будет сыграна на чувственное «браво». Потому что победа сегодня изменила меня. Усталость обветрила и притупила выступающие изломы навязчивых вскриков психозов-фаз.
11
Это позднее прошлое время. Некое 31 декабря такого года:
– Слышь, мужик, тебе его сейчас в зад затолкаю, фотоаппарат твой. Не нужен он мне.
– Два червонца, – папа оттопырил два пальца и сунул прохожему их прямо под нос.
– Иди домой.
– С радостью бы, да мне же сыну надо праздник устроить, – папа раззявисто и рьяно показал на меня, шатаясь, размахивая фотоаппаратом в коричневом футляре с длинной лямкой.
Зима выдалась тёплой. Оттого сырой и влажной. Хотелось домой, но домой без «пузыря» возвращаться папа не собирался, а его одного оставлять было нельзя – милиционеры трезветь заберут. Прохожий покосился недовольно. У него пакет, в котором – мандарины, бутылка шампанского, тонкая мишура.
– На, – прохожий сунул папе фиолетовую мятую купюру, взял фотоаппарат и ушёл, воспользовавшись папиным замешательством.
– Живём, старина! – папа потянул, оживившись, превратившись в самого счастливого на свете.
Мы подошли к таксистам. Там бумажка сменилась на бутылку и мне (передалось) легко и весело: будто праздник нового года спасён. Теперь (не знаю, как увязал) под осыпавшейся ёлкой, что украшена, будет традиционный подарок от Деда Мороза. Будет играть музыка, придут гости, потом разойдутся, конечно, после курантов. На полу будет лежать кожура от мандаринов и конфетти, мама с папой будут медленно качаться под тихую музыку, а как только усну – меня (с подарком) бережно перенесут с дивана на кровать.
Дома кроме мамы и рябого человека – никого не присутствовало. Они встретили нас вальяжным замечанием, что нас только за смертью посылать. С папой они распечатали бутылку, расселись на кухне, закурили, неприлично громко принялись смеяться и бездикционно плескать глупости.
Под наряженной ёлкой – пусто, но мне казалось, что просто ещё рано. Конечно, да, мне ли уже не знать, что Деда Мороза не существует, но подарок так или иначе должен был уже стоять (видел его в глубине пахнущего нафталином шкафа). Сел под ёлку и сунул в розетку вилку гирлянды. Немигающие цветные огоньки осветили комнату.