Школа корабелов

Обрант С.

Из дому они вышли вместе. Сквозь густую тьму робко пробивался свет одинокого уличного фонаря. Дождь усилился, порывистый ветер стонал и ревел, налетая на серые каменные стены окружающих зданий.

— Ну и погодка! Не лучше ли вам вернуться домой, Наталья Андреевна?

— Нет, я пойду, — решительно сказала Наташа и повернула направо. — Прощайте, господин Апацкий.

— До свиданья, Наталья Андреевна! Желаю удачи! — крикнул вдогонку мичман и быстро зашагал в противоположную сторону.

Свернув на Вознесенский проспект,

мичман спустился в уютный погребок. Редкозубое сидел в той же позе, в какой он его оставил. Учитель выпил уже изрядно, о чем говорила пустая бутылка токайского; но он был еще достаточно трезв, чтобы заметить продолжительную отлучку собутыльника.

— Ты где был?

— Где же мне быть? — пожал плечами Апацкий, — тут в соседнем зале знакомого увидел. Пейте, Андрей Андреич, я сейчас еще парочку бутылок закажу.

— Наливай, глуши меня вином, ничего не хочу, кроме забвения!

«Теперь его не остановишь», — удовлетворенно подумал Апацкий. Больше года он старательно подтачивал душу учителя наговорами на профессора Гурьева, выдумывал всякие небылицы, разжигая в нем профессиональное самолюбие и болезненную ревность.

Пьяного до бесчувствия Редкозубова привезли домой под утро. Проплакавшая всю ночь Наташа раздела его и уложила в постель. К вечеру Андрей Андреевич проснулся и долго не мог прийти в себя. Голова разламывалась, в горле было так сухо, что, казалось, там застревает воздух. Грудь щемило, мозг сверлила мысль о дочери. Его охватывал стыд перед ней, но он уже не мог больше владеть собой.

— Вина, рюмку вина! — прошептал он и вдруг обозлился. — К черту рюмку, стакан! Два стакана, десять… Выпьешь — и как хорошо: тепло потечет по жилам, грудь дышит легко, приятно, и печаль словно рукой сняло!

Андрей Андреевич потихоньку оделся и прислушался: Наташа возилась у плиты в кухне. Как вор, забравшийся в чужую квартиру, крадучись, он накинул плащ и бесшумно выскользнул за дверь.

Когда Наташа обнаружила, что отец снова ушел, она бросилась на его кровать и застыла в полном отчаянье. Плакать не было сил, мысли путались от сознания безнадежности и обреченности.

Так пролежала она около часа, пока стук молотка не вывел ее из оцепенения. Точно во сне, открыла она дверь. На пороге стоял Апацкий.

— Как здоровье Андрей Андреича? Вам сразу удалось увести его домой?

Наташа молчала. Ее осунувшееся лицо, с темными кругами под глазами, лучше слов отвечало на вопросы мичмана.

— Ай, ай, Наталья Андреевна, нехорошо, право, нехорошо себя так расстраивать, красоту свою губить. Все обойдется. Вот сейчас поговорю с Андрей Андреичем, вразумлю его.

— Папа опять ушел, — глухо произнесла Наташа.

— Ушел? И вы ничего

не предприняли, чтоб его не пустить? Как же так, Наталья Андреевна? Разве можно опускать руки, когда нужно действовать?

— Действовать? — переспросила Наташа, будто разбуженная силой этих слов. — А что я могу сделать? Пойти, как вчера, на Благовещенскую площадь?

— Да и туда надо сходить, и в другие места, которые Андрей Андреич посещал когда-то. Идемте вместе, мы должны разыскать его.

Наташа с благодарностью посмотрела на мичмана; глаза ее наполнились слезами.

— Вы правы, господин Апацкий. Спасибо вам, я никогда не забуду вашей новой услуги. Идемте.

Девушка ясно понимала всю бессмысленность ночных поисков. Обойти множество ресторанов, кабаков и трактиров в столичном городе, — на это потребовался бы не один день. Только надежда на счастливый случай заставила ее следовать за мичманом, расспрашивать швейцаров, кабатчиков, целовальников и даже городовых.

Незадолго до рассвета, окончательно измученная и разбитая, она вернулась домой. Отца еще не было. Не пришел он и на другой день.

Редкозубое запил. Ничто во всем мире не могло теперь удержать его от запоя. Убедившись в этом, Апацкий повел Наташу в погребок на Вознесенском проспекте. Выяснилось, что Андрей Андреевич ночует у кого-то из своих собутыльников (специально приставленных к нему мичманом). И опять, как четыре года назад, Наташа ежевечерне приводила отца домой в полубесчувственном состоянии.

3

В училище узнали о запое Редкозубова еще в тот день, когда он впервые не явился на уроки. Новость распространил Апацкий, удивив учителей своим негодованием и возмущением.

— Как можно так пренебрегать службой! — восклицал он с присущим ему пафосом. — Только ангельское терпение нашего дорогого профессора способно выносить подобное хамство.

Слова эти мичман повторил в присутствии Гурьева и немедленно получил суровую отповедь.

— Стыдитесь, господин Апацкий! Учитель словесности — человек весьма образованный, достойный всяческого уважения. У вас нет и десятой доли его знаний, вы не смеете говорить о хамстве.

— Извините, господин профессор, я дворянин и офицер. Я не могу позволить себя оскорблять!

— А оскорблять других вы можете себе позволить? Скажите, мичман, а кто такой был Хам?

— Странный вопрос; я ведь не священник и учился в кадетском корпусе, а не в семинарии, библию мне знать не обязательно.

— Не увиливайте, мичман, скажите прямо: «Этого я не знаю», как говорят наши ученики. Слушайте же: Хам — один из трех сыновей праотца Ноя. Когда Ной, пьяный, лежал в своем винограднике, Хам не догадался прикрыть наготу отца своего, и за это Ной, проснувшись, проклял его потомство. Вы не находите, господин Апацкий, что проступок Хама несколько схож с вашим?