Школа в Кармартене

Коростелева Анна Александровна

После этого принесения дани вежливости Финтан больше не делал явных скидок на присутствие комиссии.

– Вышла одна женщина поздно вечером на задворки, – сказала Крейри погромче обычного, – и слышит разговор. Один голос говорит: «Плохо ко мне относятся в этом доме – никогда пеплом на ночь не прикроют, не укроют как следует. Уйду я отсюда». А другой отвечает: «Да и мне не лучше живется». Женщина молодая была, не разобрала, что это за голоса разговаривали. Только видит – выкатились за порог два шарика светящихся и покатились,

подпрыгивая. В ту же ночь перекидным пламенем вся деревня сгорела. А это, значит, огонек просит, требует, чтобы к нему уважение было.

– Телери, дочь Тангвен! – сказал Финтан, одобрив ответ Крейри скупым кивком. – Как искать траву, которая любой засов открывает?

– Если охапку скошенного сена бросить в реку, все травы поплывут по течению, а эта одна – против. Тут ее и надо ловить. А то еще можно дождаться, когда еж выйдет из норки погулять, и закрыть ему вход в нору щепкой. Он побежит, разыщет эту траву, вернется, коснется щепки, она рассыплется, и тогда траву эту надо хватать и бежать три мили не оглядываясь.

– Очень точно сформулировано. Кто возьмется мне назвать вестников беды?

– Если в жаркий летний день поднимается вихрь, который гонит сухие листья, – это точно к несчастью, – с жаром сказал кто-то из угла.

– Когда кукушка трижды кукует – к несчастью… – добавила Энид.

– Нет, это только когда на сухом дереве кукует, а так нет, – уточнила Шонед.

– Да нет, – перебил Афарви. – Когда просто кукует, это ничего, а вот если она три раза прокукует, а потом еще так, словно бы засмеется, так вот это к несчастью.

С комиссией начинало твориться что-то неладное. Ее как-то перекосило.

– Теперь вы, Двинвен. Что вы знаете о камнях? – ничего не замечая, спросил Финтан и плеснул себе пива.

– О священных камнях?

– Да нет, об обычных.

– Камень хоть и без корней, а растет. Но только те из камней растут, которых никто руками не трогал. Как до камня хоть пальцем дотронешься, так он уж больше и не растет. И в поле, и на меже камни уже не могут расти – они все перетроганные.

– Именно. Дилан, сын Гвейра, что мы знаем о происхождении песен?

– В океане есть такие рыбы – полулюди, полурыбы. Есть и мужчины, и женщины. По волосам можно понять, что мужчина. В старину рыбы эти из океана выплывали и учтиво так спрашивали, когда конец света. И как скажут им люди, что не скоро, они – бултых в воду! Очень ждут конца света. Ведь тогда они будут, как и все другие люди. И вот эти-то рыбы выдумали песни. От них и люди выучились петь.

– Наконец-то вы тоже начали работать, Дилан, а не повесничать. Финвен, дочь Киннуила, продолжите рассказ о морском дне.

– На дне моря тоже есть города, и деревни, и леса, – все, как на земле, только гораздо красивее. А правит морскими людьми морской король. Иногда он кого-нибудь из своих высылает наверх посмотреть. Тогда в ночь над океаном светят

призрачные огни.

– Финвен, вам первый кусочек, – Финтан снял с очага длинный ивовый прут с нанизанными на него кусками мяса. Прут пошел по рукам, каждый снимал себе кусочек. Вскоре сзади послышалось шипение обжегшейся комиссии. – Клиддно, сын Морврана! Отчего нельзя тыкать пальцем в звезды на небе?

– Как только человек рождается, тотчас новая звезда зажигается, – задумчиво объяснил Клиддно. – И у каждого из нас на небе есть своя звезда. Если выйти в звездную ночь и начать показывать пальцем и гадать: «Может, эта моя? А может, та?», – и так каких-нибудь десять-пятнадцать раз, то если ты укажешь при этом на свою звезду, то тотчас умрешь.

– В связи с этим другой вопрос. Горонви, что случается в ночь на седьмой день седьмой луны?

– Небо открывается, – отвечал Горонви. – Так прямо, как дверь, и открывается – скрип-скрип. А оттуда такой свет неземной! Люди останавливаются, шапки снимают. Страшный свет, очень красиво. А потом дзинь! – закрывается, вот как дверь захлопывается. И не видно уж больше ничего.

И Горонви, влюбленный в старую фоморскую манеру сказа, хлопнул себя по коленям и сплюнул в подтверждение достоверности своих слов. Тут встал один из членов комиссии, прервал урок, представился кембриджским профессором естествознания, поправил пенсне и гневно сказал::

– Это невероятно! Как можно сообщать такие сведения подросткам? Откуда такая безответственность? У них же искажены все понятия. Молодые люди! – трагически обратился он к сидевшим ближе всего Гвидиону с Ллевелисом. – Вы знакомы с элементарными естественнонаучными представлениями о мире?

– М-м… Мне кажется, да, – настороженно отвечал за двоих Гвидион.

– Как вы, в таком случае, можете слушать эту белиберду?! Камни растут! Небо открывается!!!..

– А какие, собственно, у вас возражения по существу? – спросил, помолчав, Финтан.

Ситуацию, как ни странно, разрешил заглянувший на крики Змейк. Он вошел через один из входов, к которым не была в то время приставлена дверь, отвел лорда Бассета и кембриджского профессора в сторону и отстраненным тоном сказал несколько никак не идущих к делу фраз: «Этнографический материал… малые народности… методика была представлена на конгрессе в Пензансе…»

Эта странная, вероятно, магическая речь неожиданно успокоила бурю. Члены комиссии подошли и извинились перед Финтаном. Ученики остались в восхищении и в твердой уверенности, что Змейк применил гипнотические способности, поскольку буквальные его слова не имели ни малейшего смысла. Дополнительно их укрепило в этом убеждении то, что когда Финтан, преодолевая неприязнь к Змейку, спросил его, что это за конгресс в Пензансе, Змейк изогнул одну бровь и без энтузиазма сообщил, что лично ему название Пензанс ни о чем не говорит.