Школа в Кармартене
Шрифт:
И поскольку Гвидион молчал, Ллевелис продолжил допекать его с другой стороны:
– Ну, и как тебе Змейк, правая рука Кромвеля? – сказал он. – Нет такого ощущения, что он немножечко, самую малость… жесток? Боже, какое прошлое! Представляешь, каково ему это вспоминать?..
Гвидион, не вступая в спор, сказал энглин:
Кто бы смог за тысячу лет Ничего не сделать дурного, Если даже сына родного Укокошил доктор Мак Кехт?– Как? – остолбенел Ллевелис.
– Доктор Мак Кехт убил своего сына Миаха, – повторил Гвидион, уже
– За что? – только и выдавил ошеломленный Ллевелис.
– Не знаю, Ллеу, ей-богу. Знаю только, что Миах тоже был врач, медицине учился у Мак Кехта и был убит собственным отцом. Так, по крайней мере, в «Большой медицинской энциклопедии», – обьяснил Гвидион, грызя перо и снова погружаясь в чтение. – Да, тебя, кстати, искали и Керидвен, и Морвидд, и обе явно не за делом. Вот где Эсхиловы страсти. А ты говоришь – Мак Кехт.
– А ты столько времени занимаешься у него, – ты ничего такого за ним не замечал? – встревоженно спросил Ллевелис.
– Замечал, – отвечал Гвидион, не отрываясь от странички, где была схематично нарисована овца.
– Что такое?
– Сегодня он принимал при мне пациентов, – вздохнул при одном воспоминании Гвидион. – Он гениальный диагност.
К Кармартену подбиралась ночь. Посреди западной четверти врезалась в небо еще позолоченная солнцем Башня Стражей, но она была самая высокая в школе и ловила последнее солнце, тогда как небо над Кармартеном становилось отчетливо закатным, и спадало оживление на городском рынке. Старшие студенты, усевшись на крыше, формировали из облаков готические замки и пускали их плыть куда глаза глядят. Полчаса, час – и башня Невенхир уже не ловила отблесков света, и профессор Мэлдун у себя на верхней площадке готовился к уроку астрономии и, напевая, начинал протирать телескоп.
Где-то играли в метаморфозы, – из распахнутого окна одной из населенных студентами башен неслось: «Я был кувшином вина на темной картине голландской, я был дождем на стекле, письмом в руках у субретки, десятки лет пролежал браслетом в зарытом кладе, я жил и рыбой глубин светил во тьме океана…», «Я гребнем у ведьмы был и связкой душистой перца, я был зерном в жерновах, поистине это было, я был бубенцом шута, монетою полустертой, я смертным трепет внушал, кометой повисши в небе…»
Еще два часа – и участники семинара по астрономии, зевая и на ходу сворачивая в трубку звездные карты, ощупью спускались по внешней лестнице, спиралью опоясывающей башню Невенхир, и, пристроившись позади Башни Стражей, задремывала Бранвен, надвинув пониже свою черепичную крышу. Из Винной башни, где Дион Хризостом круглый год читал для всех желающих спецкурс «Бродячие софисты», долго еще доносилось разгульное пение и нестройные выкрики. Потом смолкали и они.
По ночам в школе цвел душистый табак, сгущались шепотки и шорохи, пробирался на свидание легкомысленный и неугомонный Ллевелис, в виде большой совы улетал по своим делам архивариус Хлодвиг, на верхней площадке Пиктской башни Змейк при лунном свете вымывал ацетоном из-под ногтей остатки реактивов, что-то всплескивало в реке Аск, Мак Кархи в одном из городских переулков тихо целовался с очередной эсмеральдой, привлеченной волшебной родинкой у него на щеке, и сам Мерлин Амброзий зарабатывал себе радикулит и прострел, простаивая ночами на ажурном мосту, перекинутом в воздухе между башен.
Ллевелис проснулся с утра с идеей, что, должно быть, Мак Кехт убил своего сына в гневе.
– Знаешь, страшный приступ гнева, – раз! И ничего не помнит, – с жаром развивал эту мысль Ллевелис.
– Осталось только найти подтверждение тому, что на Мак Кехта временами накатывают страшные приступы гнева, – спокойно сказал Гвидион,
Попробовать Ллевелис не хотел. Вместо этого он потревожил почтенного архивариуса Хлодвига, предусмотрительно захватив для него из кухни чашку кофе, потом вернулся с полным кофейником, из которого подливал архивариусу в чашку до тех пор, пока наконец Нахтфогель не сказал, что, пожалуй, уже отчасти проснулся. После этого он показал Ллевелису кое-какие рукописи. Полдня Ллевелис копался в этих рукописях и вернулся совершенно убитый.
– Гипотеза не подтвердилась, – сказал он, рухнув на стул. – Я нашел кучу документов, вот, особенно житие святого Кьярана – это просто последний гвоздь в крышку гроба. Про приступы гнева у Мак Кехта можно забыть.
И Ллевелис протянул Гвидиону выписки, где под пометкой «житие св. Кьярана» стояла следующая история:
«Как-то святой Кьяран трое суток кряду убеждал прославленного врача Диана Кехта из племен богини Дану принять крещение. И когда Диан Кехт наконец дал согласие, святой, не помня себя от радости, поскорее вонзил в землю свой посох, чтобы тот не занимал его рук, и начал обряд крещения. При этом он возвел глаза к небу и довольно долго не опускал их. Когда же он наконец опустил взгляд, то увидел, что его посох прошел сквозь ногу Диана Кехта, пронзил ее насквозь и пригвоздил того таким образом к земле. Диан же Кехт ничуть не изменился в лице и не проявлял никаких признаков беспокойства. Святой Кьяран ужаснулся и вскричал: „Что я наделал! Ну ладно я, старый дурак, но ты-то что ж молчал все это время?“ „Я думал, это часть обряда“, – отвечал, пожимая плечами, Диан Кехт».
– Короче, Мак Кехта вообще невозможно вывести из себя, – заключил Ллевелис, бросая на стол пачку исписанных листков того же формата. – Не так давно, лет сто назад, в Кармартене выдавали лицензии практикующим врачам и от Мак Кехта потребовали сдать экзамен на подтверждение врачебной квалификации. Так он три часа демонстрировал им там умение делать инъекции и ставить клизмы. Глазом не моргнул!
Некоторое время Ллевелис мрачно молчал, размышляя, потом встрепенулся.
– А может быть… – вдохновенно начал он.
– Ерунда, – уверенно сказал Гвидион.
– Да, ты прав, – сказал упавшим голосом Ллевелис. – Пожалуй, это я действительно… того.
– Жеваный хлебный мякиш, смешанный с клейкой паутиной, останавливает кровь, – мелодично сообщил Диан Мак Кехт и солнечным взором оглядел класс. – Кто возьмется нам это разжевать? – и он достал из-за пазухи круглый хлебец. – Благослови вас Бог, Лливарх, вы меня очень обяжете.
Ллевелис смотрел на Мак Кехта и представлял себе багровый отсвет, пламя, крики, сталь и толпы, и еще раз крики. Зря он вчера вечером полез в «Жизнь знаменитых врачей», в раздел «Диан Мак Кехт».
– Я не злоупотреблю вашей добротой, Финвен, если попрошу вас ассистировать мне во время процедуры? – обворожительно улыбнулся Мак Кехт, распуская волосы. Финвен вспорхнула с места и, счастливая, подхватила струящиеся волосы цвета медной монеты в закатном солнце, осенних ноготков, кипящей лавы и прочих предметов, с которыми столь удачно сравнивались волосы доктора в ее неуклюжих стихотворных попытках.
– И вот перед нами страшная рана, – нараспев сказал доктор совершенно шаманским тоном, но тут же оборвал себя: – не волнуйтесь, ради Бога, Энид, более ерундовой ранки я и не упомню, ваше мужество делает вам честь, ваша женственность также. На вас смотрит весь Уэльс, от Барри до Сноудона, соберитесь с духом, и остров Англси впридачу, – и болтая чепуху, он так заморочил голову совсем не храброй по природе Энид, что она даже не взвизгнула, когда он, замесив хлеб с паутиной, быстро залепил им рану.