Школа в Кармартене
Шрифт:
Крейри хохотала и радостно била ногами, но было видно, что Дильвин от всех этих поклепов становится ей только еще милее.
– Стоп, стоп, стоп, – вскинул руку Мак Кехт. – Так не пойдет. Всякая клевета должна быть продумана и хотя бы отдаленно похожа на правду.
– Да он до сих пор темноты боится, ей-богу, – начал второй заход Ллевелис. – По плющу на Винную башню залезть ему слабо – подтянуться на хилых ручонках никак не может…
– Местный акцент у него такой, как будто он из деревни Большие Козлы графства Крокодилшир…
– Я как-то заглянул через плечо, что он читает, – оказалось, букварь по складам…
– Неправда! –
– Вы никого не можете очернить даже на три динара, – определил Мак Кехт. – Садитесь. Послушайте, как это делается.
Он сел подле Крейри и сварливо-замогильным голосом начал:
– На лице его написаны все пороки. Никого еще не доводила до добра чрезмерная склонность к сомнительным удовольствиям. При его увлечении вином долго он не протянет. Врожденная жестокость с годами будет проявляться все больше и больше. Женщине, которая согласится быть рядом с ним, чтобы подпирать его, когда он возвращается из кабака, я советовал бы обзавестись большой дубиной, чтобы отбиваться от него, когда он протрезвеет, – веско говорил Мак Кехт. – Привередливость и склонность к нытью, угрюмость и самовлюбленность его с годами будут все более и более невыносимы. – Хорошо, что у Крейри были закрыты глаза, потому что Мак Кехт, говоря все это, показывал ей козу-дерезу. – И не так прискорбна нищета сама по себе, как нищета под одной крышей с человеком, который охотно заложит и перезаложит собственных детей за кварту пива. Разве он стоит вас? Достаточно вспомнить, как он выглядит: один глаз косит, волосы с Рождества немыты, в ушах цыганка ночевала…
В это время дверь открылась, и вошел доктор Итарнан, преподаватель пиктского языка, а за ним – один из его студентов с испуганными глазами.
– Простите, коллега, что врываюсь, но у нас неприятности. Мы учимся произносить пиктские гортанные согласные, и один из моих воспитанников, кажется, повредил себе горло…
– Пиктская фонетика косит всех, как мор. В этом семестре уже третий случай, – спокойно сказал Мак Кехт. – Пойдемте, – он кивнул студенту и увел его в подсобную комнату. Оттуда донесся какой-то хрип, легкое позвякиванье инструментов и смех Мак Кехта. Наконец они вышли, Мак Кехт вручил студенту бутылочку темного стекла, объяснил, как пить лекарство, и запретил ему три дня разговаривать, в том числе и по-валлийски.
Когда дверь за будущим пиктологом закрылась, доктор Мак Кехт вновь повернулся к сидящей на столе Крейри.
– Ну как? – спросил он.
Крейри сглотнула, приложила руку к сердцу и не веря себе сказала:
– Не может быть… кажется, прошло.
Горонви, шансы которого сразу повысились, радостно подбежал к ней, чтобы снять со стола.
– Да, – сказал Мак Кехт, – шестнадцатый способ Авиценны осечек не дает.
– Доктор Мак Кехт, – подошел Гвидион, терзаемый изнутри очередным медицинским вопросом. – А что вы дали пить Дильвину?
– Какому Дильвину?
– Дильвину, сыну Олвен? Который сейчас приходил? Который повредил связки?
– А, это и был Дильвин, сын Олвен? Не знал его раньше. Очаровательный молодой человек. Пить я ему дал настойку эвкалипта с календулой, двадцать капель на полчашки воды три раза в день.
…Гвидион пристал к доктору Диану Мак Кехту, как моллюск-блюдечко к скале, он целыми днями ходил за ним с вопросами, поджидал под дверью, и наконец Мак Кехт понял, что если этого Гвидиона как-то не приблизить к себе, то скоро его будет
– Пойдемте ко мне в лабораторию, – сказал он однажды, и Гвидион замер. – Я собираюсь кое-что сказать вам.
Гвидион поднялся вслед за Мак Кехтом по внутренней лестнице. В лаборатории Мак Кехт на минуту исчез за ширмой, явился оттуда одетый во все белое, пурпурное и оранжевое, с распущенными волосами, и очень торжественно сказал:
– Гвидион, сын Кледдифа, если таково твое желание, с этой минуты ты становишься моим учеником и будешь терпеть все тяготы, ужасы и невзгоды, которые влечет за собою это положение.
– Я, правду сказать, хотел бы всего-навсего лечить овец… – пробормотал Гвидион, остолбенев.
– Ничего. Мне тоже случалось иногда лечить овец, – усмехнулся Мак Кехт.
Так для Гвидиона начался период ученичества у Диана Мак Кехта.
Архивариус Нахтфогель никогда не приглашал студентов на свой предмет раньше одиннадцати вечера. Поэтому на палеографию первый курс всегда шел гуськом в чернильных сумерках, светя себе фонариками и свечками. Когда они добирались до места, архивариус Хлодвиг выходил их встречать в теплых тапочках и в халате и, усадив всех за длинным столом, методично начитывал лекцию о материалах и орудиях письма, о разлиновке, переплете, водяных знаках, об истории почерков и тайнописи. Заканчивал он далеко за полночь. Он учил их по одному росчерку отличать руку Годрика Ушлого от руки Годфрика Дошлого, классифицировать сотни заставок, виньеток и буквиц в манускриптах, отличать подлинники от подделок, стилизованных единорогов от львов, львов от ехидн, ехидн – от гарпий, а гарпий – от фурий.
– Вы что, не видите, что это грубейшая подделка? Рукопись претендует по почерку писца на девятый век, а в заставке у нее при этом использована берлинская лазурь! – кричал архивариус. – Дилан, сын Гвейра, когда была изобретена берлинская лазурь?..
– В XVIII веке, – отлетало у Дилана от зубов. – Но ведь здесь упоминается Спиноза, так что девятым веком это все равно никто не датирует…
– А кто просит вас углубляться в содержание! Вы на палеографии! Вы должны уметь датировать рукопись, не читая текста!..
Профессор Курои, сын Дайре, высился над учениками, как гора, поросшая лесом. У него была мощная грива седых волос, сквозь которые пробивались новые черные пряди – Курои всегда молодел к середине февраля и затем вновь старился, подчиняясь некоему неведомому годовому циклу, – нос с горбинкой, тяжелые веки, тяжелый взгляд и в особенности тяжелая рука. Вел он практические приложения истории Британских островов, которые с самого начала вызывали у Гвидиона живейшее беспокойство. Этот курс шел параллельно теоретическому курсу «История Британских островов», который, приглушенно хихикая и потирая руки, читал по вторникам профессор Мерлин.
Раз в неделю, в дождь и в ведро, Курои здоровенным пинком вышибал обыкновенно своих учеников в древние эпохи для лучшего усвоения деталей быта. Но и Курои, человек отнюдь не сентиментальный, на первых порах пожалел и без того перепуганных первокурсников и при самой первой встрече не стал отправлять их поодиночке ни на базарную площадь Эборакума, впоследствии Йорка, ни ко двору короля Конхобара в Эмайн-Махе, ни на пустое место, где впоследствии возник Лондон, как было у него принято. Он вообще для первого раза не стал их никуда отправлять.