Школьные годы
Шрифт:
Несомннное поэтическое дарованіе обнаруживалъ другой мой товарищъ, Аполлонъ Кусковъ, братъ извстнаго впослдствіи поэта, переводчика Шескспира. Самъ онъ, кажется, никогда ничего не печаталъ; я рано потерялъ его изъ виду, и не знаю какія причины помшали развиться его таланту, общавшему очень много. Онъ прекрасно владлъ также карандашомъ и красками и несомннно могъ сдлать замтную артистическую карьеру. Извстно, впрочемъ, что никто такъ часто не обманываетъ ожиданій, какъ многообщающіе русскіе мальчики.
Я не могу не вспомнить здсь также одного изъ очень даровитыхъ моихъ товарищей, Куницкаго. Онъ умеръ кажется еще до окончанія курса гимназіи. Бойкій, дятельный, съ большимъ воображеніемъ и съ сатирическимъ, язвительнымъ складомъ ума, онъ весь былъ преданъ двумъ страстямъ – къ театру и ко всему французскому. Объ его способностяхъ можно судить по тому факту, что когда онъ былъ гимназистомъ третьяго и четвертаго класса, книгопродавецъ
При такомъ состав учениковъ, учителямъ, умвшимъ не вооружать насъ противъ себя, не трудно было вести свое дло. Не вс, конечно, обладали тми же способностями и такимъ же серьознымъ отношеніемъ къ своимъ обязанностямъ, какъ В. И. Водовозовъ; но замчательно, что у насъ учились хорошо даже у преподавателей, такъ сказать, «невозможныхъ» съ ныншней точки зрнія. Такъ было, напримръ, съ латинскимъ языкомъ. Преподаватель этого предмета, З-онъ, былъ удивительнйшій чудакъ. Недурной знатокъ своего предмета и человкъ подчасъ очень взыскательный, онъ съ этою взыскательностью соединялъ что-то безконечно распущенное и шутовское. У него была страсть къ скабрезнымъ анекдотамъ, и онъ требовалъ, чтобъ къ каждому уроку одинъ изъ воспитанниковъ приготовилъ такой анекдотъ, но непремнно имъ самимъ сочиненный, и остроумный. Какъ только войдетъ З-онъ въ классъ, одинъ изъ насъ тотчасъ выходитъ къ доск и начинаетъ разсказъ… Если анекдотъ недуренъ, З-онъ хохочетъ, мы тоже; если не понравится – скажетъ: «ну, это глупо» – и непремнно будетъ гораздо строже ставить балы. Казалось бы, такой учитель долженъ былъ имть самое разлагающее вліяніе. на мальчиковъ, а на поврку выходило, что изъ латинскаго языка большинство училось очень недурно, и притомъ я никогда ни отъ кого изъ товарищей не слыхалъ, чтобъ этотъ предметъ считался труднымъ.
Другой учитель, Л-онъ, старикъ, преподававшій географію, любилъ самъ разсказывать анекдоты, и по большей части не совсмъ приличные. Въ такихъ разсказахъ сплошь и рядомъ проходилъ цлый урокъ.
Въ 1855 году, съ моимъ отцомъ приключился ударъ. Чрезвычайно крпкій отъ природы, регулярный во всхъ своихъ привычкахъ, онъ разстроилъ здоровье чрезмрнымъ трудомъ. Посл удара отъ него потребовали не только оставленія службы, но и перезда въ теплый климатъ. По этой причин мы въ 1856 году перехали въ Кіевъ, и я перевелся въ кіевскую первую гимназію.
Три года, проведенные въ этомъ заведеніи, принадлежатъ къ самымъ скучнымъ годамъ моей жизни. Мн было очень трудно привыкнуть къ совершенно иному тону, царившему въ провинціальной гимназіи. По составу преподавателей она считалась лучшею въ округ, и въ этомъ отношеніи перемна была не особенно чувствительна. Но совсмъ другимъ характеромъ отличался составъ воспитанниковъ. На нихъ на всхъ лежала тусклая печать провинціальности, тотъ срый, подавляющій колоритъ обывательской ординарности, съ которымъ мн впервые приходилось знакомиться. Артистическая даровитость, отличавшая моихъ петербургскихъ товарищей, значительный уровень ихъ умственнаго развитія, ихъ раннее, можетъ быть даже слишкомъ преждевременное, знакомство съ интересами значительно высшаго порядка – ничего этого въ кіевской гимназіи я не встртилъ.
Единственнымъ отраднымъ воспоминаніемъ за эти три года я обязанъ покойному учителю русской словесности, А. П. Иноземцеву. Это была очень даровитая личность, къ сожалнію рано унесенная смертью. Отличный знатокъ русскаго языка, человкъ съ правильнымъ и тонкимъ литературнымъ вкусомъ, А. П-чъ былъ совсмъ не на мст въ гимназіи, гд воспитанники состояли изъ поляковъ и малороссовъ, не только не умвшихъ правильно говорить по-русски, но даже неспособныхъ отдлаться отъ не русскаго акцента. Бывало онъ чуть не плакалъ съ досады, когда, напримръ, ученикъ скажетъ: «помочу перо», и въ цломъ класс не найдется ни одного, кто бы могъ его поправить. Мн сдается, что самая смерть Иноземцева – отъ разлитія желчи – была подготовлена скукой провинціальнаго прозябанія и возни съ поголовною добропорядочною бездарностью. Ю. Э. Янсонъ, заступившій его мсто, человкъ очень образованный и талантливый, но еще очень молодой, не догадался принять въ разсчетъ
Въ университетъ я поступилъ въ сентябр 1859 года. Въ то время историко-филологическій факультетъ въ Кіев считался блистательнымъ. Его украшали В. Я. Шульгинъ, П. В. Павловъ, Н. X. Бунге; число студентовъ на немъ было очень значительно, благодаря главнымъ образомъ тому, что въ кіевскомъ университет вообще было много поляковъ, сыновей мстныхъ помщиковъ, а польское дворянство всегда отличалось склонностью къ словеснымъ наукамъ.
Я не намренъ останавливаться на своихъ личныхъ впечатлніяхъ, у всякаго очень свжихъ и памятныхъ за эту пору первой зрлости, первыхъ серьезныхъ думъ, первыхъ заботъ и наслажденій. Я хочу только набросать силуэты профессоровъ и отмтить особенныя черты, отличавшія университетскую жизнь въ знаменательное для края и для всего русскаго общества время 1859–1863 годовъ.
Начну съ печальнаго сознанія, что печать провинціальности лежала на университет въ той же мр какъ и на гимназіи. Она выражалась и въ отсутствіи людей съ широкими взглядами, и въ слабой связи большинства профессоровъ съ литературными и общественными интересами, занимавшими Петербургъ, и въ подавляющемъ преобладаніи «обывательскихъ ординарностей», и во множеств мелочей – въ запоздаломъ появленіи какой нибудь книги, въ разнузданности сплетни, принимавшей тотчасъ самый уздный характеръ, въ старомодномъ слог и въ невроятномъ акцент большинства профессоровъ. Историко-филологическій факультетъ былъ значительно лучше юридическаго и математическаго, но я думаю что и на этомъ факультет только двое могли назваться дйствительно талантливыми тружениками науки – В. Я. Шульгинъ и Н. X. Бунге.
Виталій Яковлевичъ Шульгинъ считался свтиломъ университета. И въ самомъ дл, такія даровитыя личности встрчаются не часто; по крайней мр въ Кіев онъ былъ головою выше не только университетскаго, но и всего образованнаго городского общества, и едва ли не одинъ обладалъ широкими взглядами, стоявшими надъ чертой провинціальнаго міросозерцанія. Самая наружность его была очень оригинальная; съ горбами спереди и сзади, съ лицомъ столько же некрасивымъ по чертамъ, сколько привлекательнымъ по умному, язвительному выраженію, онъ производилъ сразу очень сильное впечатлніе. Я думаю, что физическая уродливость имла вліяніе на образованіе его ума и характера, рано обративъ его мысли въ серьезную сторону и сообщивъ его натур чрезвычайную нервную и сердечную впечатлительность, а его уму – наклонность къ сарказму, къ желчи, подчасъ очень ядовитой и для него самого, и для тхъ на кого обращалось его раздраженіе. Послднее обстоятельство было причиной, что и въ университетскомъ муравейник, и въ городскомъ обществ, у Шульгина было не мало враговъ; но можно сказать съ увренностью, что все боле порядочное, боле умное и честное, неизмнно стояло на его сторон. Надо замтить притомъ, что при своей наклонности къ сарказму, при своемъ большею частью язвительномъ разговор, Шульгинъ обладалъ очень горячимъ, любящимъ сердцемъ, способнымъ къ глубокой привязанности, и вообще былъ человкъ очень добрый, всегда готовый на помощь и услугу.
Какъ профессоръ, Шульгинъ обладалъ огромными дарованіями. Не ршаюсь сказать, чтобъ онъ былъ глубокій ученый въ тсномъ смысл слова, но никто лучше его не могъ справиться съ громадною литературой предмета, никто лучше его не умлъ руководить молодыми людьми, приступающими къ спеціальнымъ занятіямъ по всеобщей исторіи. Критическія способности его изумляли меня. Въ мою бытность студентомъ, онъ читалъ, между прочимъ, библіографію древней исторіи. Эти лекціи могли назваться въ полномъ смысл образцовыми. Съ необычайною краткостью и ясностью, съ удивительной, чисто-художественной силою опредленій и характеристикъ, онъ знакомилъ слушателей со всей литературой предмета, давая однимъ руководящую нить для ихъ занятій, другимъ восполняя недостатокъ ихъ собственной начитанности. Притомъ онъ въ замчательной мр обладалъ даромъ слова. Его рчь, серьозная, сильная, изящная, не лишенная художественныхъ оттнковъ, лилась съ замчательною легкостью, и ни въ одной аудиторіи я никогда не видлъ такого напряженнаго всеобщаго вниманія. Но въ особенности даръ слова Шульгина обнаружился на его публичныхъ чтеніяхъ по исторіи французской революціи. Возможность раздвинуть рамки предмета и высокій интересъ самаго предмета, при отсутствіи тхъ условій, которыя неизбжно вносятъ въ университетское преподаваніе нкоторую академическую сухость – все это позволило талантливому профессору довести свои чтенія, по содержанію и по форм, до такого блеска, что даже пестрая, на половину дамская, аудиторія не могла не испытывать артистическаго наслажденія.