Школьные годы
Шрифт:
Пропускаю впечатлнія моего ранняго дтства, хотя изъ нихъ очень многое сохранилось въ моей памяти. Пропускаю ихъ потому, что они касаются моего собственнаго внутренняго міра и моей семьи, и не могутъ интересовать читателя. Въ этихъ бглыхъ наброскахъ я имю намреніе какъ можно мене заниматься своей личной судьбой, и представить вниманію публики лишь то, чему мн привелось быть свидтелемъ, что заключаетъ въ себ интересъ помимо моего личнаго участія.
Въ август 1852 года, меня отдали въ первую петербургскую гимназію. Преобразованная изъ бывшаго благороднаго пансіона при петербургскомъ университет, она оставалась закрытымъ заведеніемъ и въ нкоторыхъ отношеніяхъ сохраняла еще прежній характеръ привиллегированной школы. Въ нее принимались только дти потомственныхъ дворянъ, въ обстановк воспитанія замчалось стремленіе къ чему то боле порядочному, чмъ въ другихъ гимназическихъ пансіонахъ; кажется и плата за воспитанниковъ въ ней была положена значительно высшая.
Я былъ недурно подготовленъ дома, и кром того доступъ въ учебныя заведенія тогда былъ очень легокъ. Начальство находило нужнымъ такъ сказать заманивать учениковъ, во всякомъ случа встрчало ихъ съ распростертыми объятіями. Меня проэкзаменовали шутя и предложили принять во второй классъ; но отецъ мой, большой любитель порядка и послдовательности, предпочелъ помстить меня въ первый классъ – чтобъ ужъ непремнно съ начала до конца, систематически, пройти весь курсъ.
Выросшій дома, среди соотвтствовавшей возрасту свободы, я съ большимъ трудомъ входилъ въ условія пансіонской жизни. Меня стсняла не дисциплина этой жизни, а невозможность остаться хотя на минуту одному съ самимъ собою. Дома я привыкъ читать; въ гимназіи это было почти немыслимо. Имть свои
Забота о развитіи молодого ума, о воспитаніи благородныхъ инстинктовъ, какъ-то не вяжется съ розгой. И дйствительно, о такихъ вещахъ заботились мало. О жалкомъ состав гувернеровъ я скажу дальше; самъ инспекторъ, духъ и руку котораго мы ощущали ежеминутно, хлопоталъ только о водвореніи порядка и страха и объ искорененіи свободомыслія. Поощрять охоту къ чтенію, къ труду не по указк, не входило въ его программу, и на просьбу о выдач книги изъ библіотеки большинство учениковъ получало неизмнный, иногда оскорбительный отказъ. «Занимайся лучше уроками! единицы имешь! Да, такъ-съ!» отвчалъ обыкновенно Василій Степановичъ, повертывая между пальцами серебряную табатерку. «Да, такъ-съ» прекращало всякіе разговоры. Не знаю, самъ ли инспекторъ руководилъ покупкою книгъ для библіотеки, но помню что составъ ея былъ удивительный. Она помщалась въ пріемной комнат, и бывая тамъ я усердно разглядывалъ надписи на корешкахъ книгъ, но постоянно видлъ одни и т-же «Сочиненія Нахимова». Съ тхъ поръ я долго не могъ отдлаться отъ представленія о Нахимов, какъ о величайшемъ русскомъ писател… Достать книгу по собственному желанію было невозможно. Помню, что я долго искалъ, какъ клада, томъ лирическихъ стихотвореній Пушкина. Въ то время Пушкина не было въ продаж: смирдинское изданіе (плохое, не полное, на срой бумаг) уже исчерпалось, а анненковское еще не появилось; въ моей домашней библіотек недоставало почему-то одного тома, съ мелкими лирическими пьесами, и я зналъ нкоторыя изъ нихъ только по хрестоматіи Галахова. Проблъ этотъ просто мучилъ меня, и я нсколько разъ, рискуя навлечь на себя гнвъ В. С-ча, приставалъ къ нему съ просьбой выдать мн изъ библіотеки этотъ заколдованный томъ; но инспекторъ, находя такое стремленіе къ поэзіи предосудительнымъ, отказывалъ наотрзъ. Уже года черезъ два, учитель русскаго языка Сергевъ – не блестящая, но добрйшая, славная личность – выхлопоталъ Пушкина для себя, и подъ величайшимъ секретомъ передалъ его на одинъ день мн. Это былъ, можетъ быть, одинъ изъ счастливйшихъ дней моего дтства.
Литературные взгляды начальства выражались между прочимъ въ выбор книгъ, раздаваемыхъ въ награду лучшимъ ученикамъ при переход изъ одного класса въ другой. Мн разъ дали какой-то «Дтскій театръ», состоящій изъ малограмотныхъ переводныхъ комедій, въ другой разъ «Очеркъ похода Наполеона I противъ Пруссіи въ 1806 году», въ третій одинъ томъ словаря Рейфа, и т. д.
Но самую печальную сторону управленія В. С-ча составляла его склонность примшивать къ педагогическому длу политическій элементъ. Эта была, впрочемъ, общая черта времени. Воспитательныя заведенія чрезвычайно узко понимали задачу искорененія въ молодыхъ умахъ зловредныхъ идей. Могу удостоврить, что ни у кого изъ моихъ товарищей никакихъ зловредныхъ идей не было; напротивъ, въ эпоху крымской войны, патріотическое воодушевленіе обнаружилось весьма сильно, и многіе изъ воспитанниковъ нашей гимназіи прямо со школьной скамьи отправились умирать на дымящихся бастіонахъ Севастополя. Тмъ не мене, мы вс постоянно чувствовали себя подъ какимъ то тягостнымъ давленіемъ политической подозрительности. Обыкновенныя дтскія шалости, можетъ быть и предосудительныя, но объясняемыя условіями закрытаго воспитанія, духомъ товарищества, нердко разсматривались именно съ этой подозрительной quasi-политической стороны. Припоминаю случай лично со мной. Подружившись съ однимъ изъ товарищей, я въ рекреаціонные часы часто ходилъ съ нимъ по корридору, и наши разговоры казались намъ занимательне обычныхъ игръ въ общей зал. Но гувернеръ Б-ни, усвоившій себ инквизиторскія воззрнія на самыя обыкновенныя вещи, запретилъ намъ оставаться вдвоемъ, объяснивъ откровенно, что подозрваетъ нашу политическую благонадежность, и что наше отдаленіе отъ товарищей вызываетъ въ его воображеніи классическія фигуры Брута и Кассія… Привожу этотъ неважный случай, чтобъ показать до какой степени односторонне и несвободно относились тогдашніе педагоги къ этой несомннно важной задач общественнаго воспитанія. Надо прибавить, что исканіе политической подкладки въ незначительныхъ явленіяхъ, вытекающихъ прямо изъ условій пансіонской жизни, приводило къ результатамъ почти противоположнымъ: мы чуть не съ десятилтняго возраста получали неестественный интересъ къ политическимъ вопросамъ, и конечно гораздо больше толковали о нихъ, чмъ ныншніе мальчики. Но, повторяю, относиться враждебно къ основамъ нашего государственнаго быта никому изъ насъ и въ голову не приходило. Такъ называемое свободомысліе скоре направлялось въ сферу религіозную – явленіе, какъ извстно, общее тогда всмъ закрытымъ учебнымъ заведеніямъ.
Я былъ бы очень радъ сказать что нибудь лучшее о покойномъ В С-ч. Лично я находился съ нимъ въ самыхъ благополучныхъ отношеніяхъ, и кажется даже пользовался особымъ его расположеніемъ. Я думаю, что это былъ вовсе не злой и не дурной, а только очень обыкновенный человкъ, всегда подчинявшійся малйшему давленію сверху и не выработавшій въ свою долговременную практику никакого собственнаго взгляда. Въ первой половин 50-хъ годовъ, сверху требовали строгости, допускали и жестокость; В. С-чъ не только удовлетворялъ этому требованію, но и самъ несомннно раздлялъ понятія и взгляды господствовавшаго въ то время обскурантизма. Для него, человка ординарнаго, это было тмъ извинительне, что при пассивной роли директора, на немъ лежали весь трудъ и вся отвтственность. Къ чести его здсь необходимо прибавить, что при всей практиковавшейся въ гимназіи строгости, у насъ почти совсмъ не прибгали къ исключенію воспитанниковъ. Тогдашнія учебныя заведенія вообще держались правила, что дти даны имъ счетомъ, и счетомъ должны быть возвращены родителямъ и обществу. За вс четыре года моего нахожденія въ первой гимназіи, я знаю только одинъ случай изгнанія воспитанника изъ стнъ заведенія – именно нкоего Ч., пойманнаго en flagrant d'elit въ проступк положительно безнравственномъ.
Директоромъ гимназіи при мн былъ Викентій Васильевичъ Игнатовичъ. Кажется онъ былъ хорошо образованный человкъ, но мы видали его чрезвычайно рдко, и наврядъ ли онъ принималъ дятельное участіе въ длахъ заведенія. Толстый, благодушный, съ очень благообразнымъ и умнымъ лицомъ, онъ производилъ впечатлніе пріятнаго барина, неохотника до черной работы. Онъ любилъ впрочемъ показать, что занимался спеціально исторіей, иногда заходилъ на уроки г. Лыткина и самъ спрашивалъ учениковъ, именно тхъ, которые желали поправить передъ субботой полученную на недл единицу. Но всего превосходне онъ былъ въ смысл декоративномъ: такого директора можно было выставить куда угодно. Помню его какъ сейчасъ въ двухъ торжественныхъ случаяхъ. Въ март 1855 года гимназія праздновала свой 25-лтній юбилей. Были министръ народнаго просвщенія А. С. Норовъ и попечитель округа. Воспитанникамъ дали завтракъ, съ бокалами какого-то похожаго на шампанское напитка. В. В. Игнатовичъ, въ мундир и во всхъ регаліяхъ, былъ представителенъ до помраченія; онъ ршительно затмвалъ весь сановный персоналъ, постившій нашу столовую, и когда онъ, обратясь съ поднятымъ бокаломъ къ министру, произнесъ нсколько краткихъ словъ,
Я не могу судить, насколько вообще дятельность В. В. Игнатовича была плодотворна для гимназіи, но долженъ сказать, что это былъ несомннно умный и добрый человкъ, и что наврное ни одинъ изъ его воспитанниковъ не имлъ съ нимъ непріятнаго столкновенія и не сохранилъ къ нему враждебнаго чувства. Если нельзя утверждать, чтобъ у насъ выразилась серьозная любовь къ нему, то только потому, что мы мало его видли.
Не знаю, насколько слдуетъ приписать вин директора неудачный выборъ своихъ помощниковъ по воспитательной части, но надо сознаться, что составъ гувернеровъ былъ изъ рукъ вонъ плохъ. Все это были иностранцы – въ расчет на практику въ новыхъ языкахъ – и почти поголовно люди безъ всякаго образованія. Крайнимъ невжествомъ поражали въ особенности французы. Одинъ изъ нихъ, бывшій барабанщикъ великой арміи, раненый казацкою пикой, преподавалъ въ первомъ класс французскій языкъ и не могъ поправлять ошибокъ въ диктовк, не заглядывая въ книгу. Другой былъ до того старъ, что почти не стоялъ на ногахъ; третій, совсмъ глупый и безнравственный человкъ, ршительно не годился къ педагогическому длу. Надо впрочемъ сказать, что французы были вс очень добрые люди и мы съ ними отлично уживались; за то удивительнымъ злопамятствомъ и тупымъ педантизмомъ отличались нмцы. Это были наши присные враги, съ которыми мы вели непрерывную войну… Не знаю, къ какой національности принадлежалъ упомянутый выше Б-ни; фамилія у него была итальянская, но онъ отлично говорилъ по-русски, а по характеру напоминалъ австрійскаго полиціанта меттерниховскихъ временъ. Надо было изумляться ловкости, съ какою онъ накрывалъ шалуновъ, и доходящей до благородства горячности, съ какою онъ умлъ самый пустой случай раздуть до степени чуть не политическаго дла. Австрійскій чиновникъ, обрусвшій въ тогдашнемъ Петербург и совмстившій въ себ оба букета, бывалъ иногда истиннымъ виртуозомъ своего дла.
Время, въ которое я поступилъ въ гимназію – считается переходнымъ въ исторіи нашихъ среднихъ учебныхъ заведеній. Классическая система, водворенная гр. Уваровымъ, въ конц 40-хъ годовъ была заподозрна и нарушена. Греческій языкъ сохранился только въ нкоторыхъ гимназіяхъ, предназначенныхъ приготовлять учениковъ въ поступленію на историко-филологическіе факультеты, преподаваніе латинскаго ршено начинать только съ четвертаго класса; взамнъ того введено съ перваго класса преподаваніе естествознанія и увеличено число уроковъ по математик. Приготовляющіе себя къ поступленію прямо изъ гимназіи на государственную службу обязывались слушать законовдніе. Этотъ новый учебный планъ вводился съ 1852 года, т. е. какъ разъ со времени моего поступленія. Со стороны теоретической, реформа очевидно не выдерживала ни малйшей критики и была ничмъ инымъ, какъ дломъ бюрократическаго невжества. Тмъ не мене, припоминая свои школьные годы, я не могу не сказать, что у насъ учились недурно, и что получаемое нами образованіе достигало важнйшей цли – давало ученикамъ и умственное развитіе, и охоту къ дальнйшему научному труду. Безъ сомннія, этимъ благопріятнымъ результатомъ гимназія была обязана не программамъ, представлявшимъ нелпый винигретъ какихъ-то клочковъ и обрывковъ, а выдающемуся таланту нкоторыхъ преподавателей и хорошему составу учениковъ.
Преподаватели были разные, молодые и старые, годные и негодные; но вс они были гуманные, въ большинств очень симпатичные люди, и я не сомнваюсь, что изъ моихъ товарищей никто не сохранилъ ни къ одному изъ нихъ никакого недобраго чувства. Они стояли ршительно вн общаго направленія и скоре сами подвергались его давленію, чмъ давили насъ. Иначе, впрочемъ, и быть не могло. Образованные люди тогда еще глядли на вещи одинаково, и не было той розни, которая въ настоящее время раздляетъ и разъдаетъ наши культурныя силы. Университетская наука заключала въ себ подразумваемый протестъ противъ духа реакціи, царившаго вн ея. Наши учителя были по большей части люди 40-хъ годовъ, вынесшіе изъ стнъ университетовъ т гуманныя идеи, которыми впослдствіи характеризовали цлое поколніе. Я припоминаю, что мы еще въ низшихъ классахъ понимали этихъ людей, и что никогда въ нашихъ отношеніяхъ къ нимъ, въ нашихъ подчасъ очень глупыхъ шалостяхъ, не обнаруживалось ничего оскорбительнаго для нихъ. Устраивая разныя, иногда очень дерзкія непріятности гувернерамъ, эконому, учителямъ-иностранцамъ, мы всегда относились съ безусловнымъ и весьма замчательнымъ уваженіемъ къ русскимъ учителямъ, въ которыхъ чувствовали людей иного, лучшаго склада.
Въ почтенномъ персонал нашихъ преподавателей первое мсто занималъ Василій Ивановичъ Водовозовъ. Я пользовался его уроками только одинъ годъ, но могъ вполн оцнить и его дарованія, и его въ высшей степени достойную уваженія личность. Трудолюбивый, серьозный, искренно любящій свое дло, искренно убжденный, что на скромномъ пост учителя русской словесности ему возможно принести много несомннной пользы, онъ отдавался своимъ обязанностямъ если не съ увлеченіемъ, то съ горячимъ личнымъ интересомъ, который передавался ученикамъ. Характеръ его преподаванія былъ чисто практическій: мы писали сочиненія на заданныя тэмы, потомъ эти сочиненія раздлялись между нами для грамматическаго и критическаго разбора, такъ что мы должны были находить другъ у друга ошибки, неврныя или неудачно выраженныя мысли и т. д. Потомъ и сочиненія, и замчанія на нихъ, читались въ класс въ присутствіи учителя, который и являлся судьею авторскихъ пререканій, судьею неизмнно дльнымъ, строгимъ и безпристрастнымъ. Въ другіе часы мы занимались церковно-славянской грамматикой, чтеніемъ классическихъ произведеній русской и иностранной (въ поэтическихъ переводахъ) литературы, сопровождавшимся бесдами подъ руководствомъ Василія Ивановича и т. д. Въ трехъ старшихъ классахъ устраивались кром того литературные вечера, на которыхъ лучшіе воспитанники прочитывали въ присутствіи педагогическаго совта сочиненія боле значительнаго объема и лучше обработанныя, чмъ классныя упражненія. Благодаря такому характеру преподаванія, русская словесность была для насъ всхъ самымъ любимымъ предметомъ, и мы ждали урока Василія Ивановича, какъ праздника. Почтенный преподаватель былъ безъ сомннія душою всего учебнаго дла; онъ боле всхъ заставлялъ насъ понимать привлекательную сторону умственнаго труда, боле всхъ сдлалъ для нашего воспитанія. Правда, матеріалъ съ которымъ пришлось имть дло В. И. Водовозову, былъ очень благодарный. Отчасти вслдствіе нсколько исключительнаго положенія нашей гимназіи, въ которую принимались только дти изъ самаго образованнаго въ Россіи сословія, получавшія уже въ своихъ семействахъ боле или мене развитые культурные инстинкты, отчасти вслдствіе традицій заведенія, гд русская словесность всегда составляла какъ бы центръ преподаванія, отчасти наконецъ благодаря общимъ условіямъ и общему направленію времени – между нами, начиная съ самыхъ младшихъ классовъ, всегда находилось не мало очень умныхъ и даровитыхъ мальчиковъ, съ раннимъ и опредленнымъ расположеніемъ къ литературному труду, а еще боле такихъ, которые, не обнаруживая выдающагося личнаго дарованія, тмъ не мене до крайности любили все относящееся до литературы, и своимъ сочувствіемъ поддерживали боле даровитыхъ товарищей. Большинство изъ насъ не только училось въ исполненіе долга, но испытывало потребность сдлать нчто большее, заглянуть повыше казенной черти, войти въ живую связь съ тми, кто зналъ больше насъ, кто мыслилъ лучше насъ; существовало несомннно какое-то особое вяніе, сообщавшее нашимъ школьнымъ годамъ трудно-опредляемую привлекательность. Многіе между моими товарищами очень рано обнаружили серьозное литературное дарованіе. Изъ воспитанниковъ, съ которыми мн привелось особенно сблизиться, назову В. В. Крестовскаго, какъ пріобрвшаго впослдствіе наиболе громкое литературное имя. Онъ былъ на два класса старше меня, но одинаковые вкусы, одинаковая потребность искать чего-то за казенной чертой пансіоннаго воспитанія, а всего боле рдкія личныя свойства симпатичной натуры Крестовскаго, сблизили насъ такъ тсно, что завязавшаяся въ гимназическихъ стнахъ дружба осталась для насъ обоихъ одною изъ самыхъ серьозныхъ привязанностей. Романтикъ по природ, Крестовскій еще въ младшихъ классахъ отличался самыми рзкими антипатіями къ безобразіямъ нашего пансіонскаго быта и потребностью создать среди этого быта свою собственную жизнь; онъ еще мальчикомъ писалъ красивые, звучные стихи, и въ гимназической куртк волновался всми интересами, занимавшими тогдашнюю, еще очень тсную семью культурныхъ людей.