Школьные годы
Шрифт:
Въ сороковыхъ годахъ, Кіевъ сдлался главнымъ центромъ украйнофильства. Это была еще очень молодая, неорганизованная сила, выступившая не столько въ отпоръ польской иде, сколько во имя общихъ освободительныхъ началъ, общаго протеста противъ государственной централизаціи. Послднее значеніе опредлялось тмъ ясне, что русская власть относилась къ украйнофиламъ очень подозрительно и строго. Въ конц пятидесятыхъ годовъ, об идеи, польская и украйнофильская, стояли лицомъ другъ противъ друга, подъ общей опалой власти; послдняя считалась даже опальне, потому что была вполн демократическая, и не имла за собою сочувствія дамъ хорошаго общества. Въ виду уже сильно обнаруживавшагося политическаго броженія, взаимное отношеніе обихъ партій получало существенную важность. Еслибъ украйнофилы дали увлечь себя полякамъ, возстаніе разыгралось бы въ несравненно большихъ размрахъ, могло бы имть боле серьозный, во всякомъ случа боле кровавый исходъ. Первый,
Я былъ еще въ гимназіи, когда его перевели изъ Одессы въ Кіевъ, попечителемъ учебнаго округа. Дать ходъ человку такой глубокой образованности, такихъ свжихъ и гуманныхъ взглядовъ, казалось очень серьозной мрой. Я думаю, что это была лишь полумра. Пироговъ до такой степени не походилъ ни на оффиціальныхъ педагоговъ, ни на іерарховъ учебной и иной администраціи, съ которыхъ крымская война сорвала маски, что его надо было или вовсе не трогать, или дать ему назначеніе въ Петербург, гд его дятельностью обозначился бы полный переломъ во взглядахъ на учебное дло, гд онъ служилъ бы точкою исхода новаго движенія. Въ провинціи дятельность его получила очень ограниченное значеніе. Онъ отличался отъ другихъ попечителей, но именно потому что онъ дйствовалъ въ Одесс, или въ Кіев, никто изъ этихъ другихъ попечителей не считалъ возможнымъ подражать ему. На него такъ и взглянули – какъ на нчто исключительное, и разв что любопытное, но не боле.
Появленіе Николая Ивановича въ Кіев было сигналомъ борьбы новыхъ идей со старымъ режимомъ, поколебленнымъ, но еще не снесеннымъ крымскою войною. Съ дымящихся развалинъ Севастополя онъ несъ съ собою тотъ новый духъ, который такъ оживилъ русское общество въ конц 50-хъ годовъ;– духъ реформы, гуманности, культурности. Мы въ немъ встрчали «новаго человка», глубоко-образованнаго, ненавидящаго рутину, преданнаго смыслу, а не форм, человка, который на своемъ важномъ пост не хотлъ быть сановникомъ, не хотлъ обращать вниманія на обязательный ритуалъ, хотлъ длать только одно настоящее дло, длать его по убжденію, отъ сердца, какъ у насъ длаютъ только одни личныя дла. Помню, какъ всхъ поражала его простота обращенія, его неограниченная доступность, его совсмъ не оффиціальная манера держать себя съ генералъ-губернаторомъ, его привычка являться въ университетъ въ пальто съ заложенными въ рукава руками… Мы тотчасъ поняли, что въ Никола Иванович надо искать человка, а не сановника, и какъ горячо полюбили его вс у кого въ мысли и въ сердц жило нчто порядочное – это высказалось на его проводахъ, обратившихся въ высоко-знаменательное событіе для цлаго края…
Въ университет время управленія Пирогова совпало съ началомъ студентскихъ волненій. Я считаю это большимъ благополучіемъ для университетской молодежи, т. е. русской молодежи, потому что Пироговъ, какъ уже упомянуто выше, сразу разгадалъ настоящую подкладку этихъ волненій и разъяснилъ мстному обществу политическое положеніе дла. Онъ, и притомъ только онъ одинъ, сразу понялъ, что русское государство иметъ врага лишь въ польской партіи, что украйнофильство не только не опасно ему, но при исключительныхъ условіяхъ мста и времени даже можетъ сослужить ему службу. И вотъ для всхъ способныхъ ясно понимать вещи, тотчасъ опредлилась система Пирогова: не давить украйнофильскую тенденцію, а взять ее въ руки, сдлать изъ нея опору русской идеи въ борьб съ польскою, предупредить возможность союза обихъ партій, указать украйнофиламъ общую опасность. Въ этихъ видахъ Пироговъ не только допускалъ студентскія сходки, депутаціи, адресы и т. д., но онъ такъ сказать самъ вошелъ въ движеніе, чтобъ овладть имъ и направить въ противоположную отъ польской пропаганды сторону. Высшая мстная администрація не понимала плановъ Пирогова, какъ не понимала его манеры держать себя, его сознанія человка подъ мундиромъ четвертаго класса; начались неудовольствія, интриги, и величайшій изъ русскихъ педагоговъ былъ отозванъ отъ своей высокой миссіи, въ самое трудное для края время. Но то, что уже было имъ сдлано, принесло плоды: союзъ украйнофиловъ съ поляками былъ предупрежденъ, и ни одинъ изъ русскихъ студентовъ кіевскаго университета не ушелъ въ возстаніе. Этимъ результатомъ край былъ обязанъ исключительно Пирогову.
Я былъ очевидцемъ, какъ съ отъздомъ Пирогова изъ Кіева оживилась польская пропаганда, и преобладаніе польскаго элемента въ университет сдлалось замтне чмъ прежде. Поляки, вообще очень проницательные въ политик, давно разгадали въ Никола Иванович самаго опаснаго своего противника; да и кром того, присутствіе въ кра такого крупнаго русскаго человка, такого блестящаго представителя русской національности, было для нихъ очень стснительно. Я увренъ, что со временемъ обнаружится очень значительная роль польскаго вліянія въ обширной интриг, свергнувшей Пирогова.
Подъемъ польскаго элемента въ университет съ 1861
Съ конца 1862 года университетъ сталъ быстро пустть. Еще раньше, по-одиночк, поляки начали куда-то исчезать; передъ зимними каникулами дезертирство усилилось, а посл новаго года большинство поляковъ не возвратилось. Рыльскій и украйнофилы, оставшись на покинутыхъ позиціяхъ, торжествовали.
Близь зданія университета находился большой, извстный всему городу манежъ ветерана старыхъ польскихъ войскъ, Ольшанскаго. Если не ошибаюсь, онъ преподавалъ верховую зду казеннокоштнымъ студентамъ-медикамъ, готовившимся на должности военныхъ врачей.
Онъ былъ любимцемъ польской аристократической молодежи, сходившей съ ума отъ его старо-уланскихъ, длинныхъ блыхъ усовъ и восторженныхъ разсказовъ о возстаніи 1830 года. Въ конц апрля, или въ начал мая, въ чудную весеннюю ночь, небольшія группы всадниковъ выхали одн за другими изъ воротъ манежа и направились мимо университета на житомирское шоссе. За Тріумфальными воротами всадники остановились, поджидая товарищей и строясь въ походную конную колонну. Это были запоздалыя жертвы польской идеи, юноши и мальчики, студенты и гимназисты, сформировавшіе единственную, цликомъ выступившую изъ Кіева конную банду.
Въ дом моего отца стояли на посто драгуны. На разсвт я услышалъ, что они сдлаютъ коней. Затмъ ихъ срые силуэты, въ походной форм, тихо промелькнули мимо моихъ оконъ. Я одлся, вышелъ на улицу и узналъ, что ночью выступила изъ города банда, и что эскадронъ драгунъ и казачья сотня пущены вслдъ за ней. Я бгомъ вернулся домой, веллъ закладывать лошадей, и полчаса спустя догналъ нашъ отрядъ.
Въ 14 верстахъ отъ города, у д. Борщаговки, банда была настигнута. Казаки обскакали ее съ двухъ сторонъ, драгуны завязали перестрлку. Минутъ двадцать пули свистали, ломая пушистыя втви ивъ; затмъ импровизированные польскіе кавалеристы стали поодиночк прорываться сквозь казачью цпь. Крестьяне собрались со всхъ сторонъ ловить ихъ. Одинъ драгунъ и двое казаковъ были убиты; ихъ потомъ съ печальною торжественностью похоронили въ Кіев.
Я въ эти дни сдавалъ свои послдніе университетскіе экзамены. Школьные года кончились…