Школяр
Шрифт:
Что отличало его от других, это умение совладать с наибольшим множеством «противник — действие». Это началось у него с детства. Ему временами даже делалось скучно оттого, что он наперед знал, какая последует реакция. Иногда ему хотелось встретиться лицом к лицу с тем, чьи действия он не смог бы предугадать.
По человеческим меркам он был еще совсем юный, не успев потерять ни одной своей жизни. Появившись на свет в разгар эпидемии, он живо усвоил, когда стоит убегать, а когда нападать, чего опасаться и кого бояться. Слишком многие из его народа погибли тогда. Многие потом воскресли, но не всем удалось войти в новую жизнь со старыми
Он был среди тех, кто первым покинул зараженные земли, участвовал в последующем захвате Хальмстема, а потом долго умирал от голода в осажденном врагом замке. С немногими уцелевшими он сбежал оттуда через спешно построенную Внутреннюю границу. Открыв для себя Старый Свет, он за несколько лет научился существовать среди людей, читать их мысли и отличать их от сердаров. Но люди быстро перестали его интересовать, в них не оказалось ничего интересного.
Он научился обращать их в бегство, вызывая в них смертельный ужас, и даже убивать. Обнаружив, что в момент смерти перед ними проходит их жизнь, он также научился извлекать из этого пользу. Именно так, волей случая, он разузнал о караване, направляющемся в Империю, дождался открытия Врат, уничтожил сопровождающего сердара, растерзал караван и почти умер сам, пройдя сквозь Врата.
Восстановив силы, он участвовал во 2-й Войне, был пойман, угодил под пытки и в конце обменян на Железную книгу. Он дал обещание вернуть книгу народу после того, как она убьет достаточно сердаров, и время для этого настало. Но подступиться к сокровищу не было возможности, его слишком хорошо охраняли. А давно ушедший в Вечность отец, казалось, смеялся над попытками сына взять книгу грубой силой.
После болезненного поражения в день последнего Катаклизма он решил, что отныне будет действовать не силой, а умом. Его братья не согласились с ним, и он ушел ото всех бродить и думать, ожидая подсказки судьбы. Смерть от одиночества ему не грозила: распухнув от знаний, накопленных за века, он легко пережил бы сейчас даже хальмстемскую осаду, разве что обернувшись для экономии сил сухим деревом вроде того, у которого сейчас стоял.
Он не мог привыкнуть к пустынности этого места, хотя провел здесь довольно много времени, не обнаружив ни одного представителя своего народа кроме глупой юки, растущей тут в изобилии. С каждым днем, сужая круги, он всё ближе подбирался к обширному поселению на холме.
Когда он наткнулся на деревеньку у его подножия, то поживился свиньей из недостроенного свинарника. На следующий день он из озорства прошелся по деревне, приняв облик местного пастуха.
Его никто не окликнул. Даже собаки не залаяли, а это означало, что время, проведенное им в Старом Свете, было потрачено не зря. Только лошади обнаружили его присутствие, тревожно заржав на задах деревни, и он поспешил удалиться.
Ведомый предчувствием, он вышел наконец туда, куда хотел. Верхушка солнечного диска успела исчезнуть за зубастой линией высокого забора вокруг места, которое его интересовало.
Где-то там, на холме, жил человек, потерявший в Запретных Землях свою рукавицу. Это была маленькая рукавица, детская или девичья. Простая, крепко сшитая, с пятью буквами, вышитыми грубыми стежками. У него ушло немало времени на то, чтобы узнать, кто мог такую носить. После чего он понял, как она туда попала.
Создатель Железной книги ушел в Вечность в день, намеченный для всеобщего исхода,
Картина старческого тела, лежавшего на плитах пустого Хранилища, освещенного дьявольским блеском Сотериса, в сердце сердарской вотчины, погрузила собравшихся бежать в сумрачное настроение. Они разделились: меньшая часть вошла в Хальмстем, а большая не стала рисковать, решив пробиваться на свободу традиционным способом. В живых из них осталось в процентном отношении столько же, сколько из тех, кто атаковал Хальмстем.
Крики, доносившиеся с поля у холма, сменились общим воплем разочарования. Тонкая фигурка со всех ног понеслась к лесу, порыскала в кустах, и вдруг оттуда к полю метнулась в ужасе юка. Пережив зиму, она была безжалостно выдрана из земли, едва успев набраться сил под майским небом. Юку встретили отчаянным визгом и хохотом.
Он выступил из-за дерева, и мгновением позже девушка обернулась. Её лицо, красное от бега, обрамляли пряди светлых волос, мокрых от пота. Она уставилась на него во все глаза, затем медленным шагом направилась к нему, хотя он ничего не сделал для этого.
Это было странно для него. Он не привык к долгим людским взглядам. Когда он бывал неосторожен, от него быстро отворачивались, потому что пугались. Когда он соблюдал все меры предосторожности, как сегодня, чужие взгляды скользили по нему, словно он был невидимкой.
Она сбавила шаг, затем остановилась в отдалении и покрепче сжала смертельное для него оружие, которое несла в опущенной руке. Он втянул в себя воздух: девушка не пахла страхом, а значит, пока ему было нечего опасаться.
Её движения не отличались грацией, но пахла она как люди с тренированным умом. Это было плохо для него, потому что её было бессмысленно пугать. Он мог напугать даже мужественного человека, но умный и в испуге придумает небылицу, на распутывание которой он не желал тратить время. А распознать обман он мог только, если близко видел глаза собеседника, на что девушка могла не дать ему времени до того, как испугается и воспользуется жезлом. Он видел, что она завладела им не вчера по тому, как лежали её пальцы на оружейном орнаменте.
Она также пахла рукавицей, чей запах он занес в память до того, как тот рассеялся. Это был запах юности, отчаянного безрассудства, строгого ума, хорошей доли здорового страха и немного горечи.
Он ощутил горячий поцелуй удачи и почувствовал в себе вспышку радости, но успел подавить её до того, как она проявила себя, или думал, что успел.
Чуть отвернув голову, девушка прищурилась. Так смотрят, когда кардинально меняют представление о собеседнике.
— Кто… ты? — спросила она, наставив на него Арпонис.
Она очень быстро соображала.
— Я не твой враг, — сказал он и увидел, как её губы превращаются в тонкие полоски.
Несколько дней подряд он оттачивал облик молодого симпатичного человека, как его представлял, но, увидев её реакцию, сделал ошибку и в спешке стал сглаживать черты лица. Этим он окончательно выдал себя, он сразу это понял, и теперь судьба девушки зависела от того, как она поведет себя.
— Примечательно ты строишь фразы, крючконосый, — задумчиво протянула она, сжав жезл так, что побелели костяшки её пальцев. — Что ж, если ты не мой враг, что ты делаешь один в этих лесах? На чем ты приехал сюда?