Шоколадник
Шрифт:
— Папа сказал сделать это.
— О чём ты говоришь? — спрашивает Хейли, делая шаг вперёд. То, что она видит внутри коробки, стирает все мысли о возможных злоумышленниках, и она визжит: — Райан, какого чёрта ты делаешь?!
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
Джеймс и Табби одеты тепло, на Джеймсе плотный дафлкот поверх брюк чинос и флисовая рубашка, а Табби одета в более элегантную куртку, доходящую до колен, а также в кожаные перчатки и тёмный мерцающий шарф. Держась за руки на ходу, они направляются в район, где февральский воздух
Даже прожив здесь более полутора десятилетий, Джеймс обычно удивляется тому факту, что он и его семья живут в районе с таким количеством объектов недвижимости стоимостью в миллион или больше. Это рай отдельно стоящих домов, балконов и огромных садов, идеально подходящих для обедов, когда погода теплее, чем в этот свежий февральский день. Однако в это тревожное утро Джеймс остаётся непреклонным и сосредоточен на том, что может принести завтрашний день.
Годовщина.
Их местный парк зелёный и покрытый листвой, с озером для катания на лодках в его центре. Цветные водные велосипеды качаются в ряд на дальнем берегу широкого пруда, пришвартованы и покрыты водонепроницаемым листованием на зиму. Сегодня утром здесь есть только несколько собаководов и бездомный, спящий на скамейке напротив Джеймса и Табби.
Они сидят на длинном сиденье с надписью «Для бабушки, спасибо за носки» и смотрят на тихую воду, где плывут и делают круги утки, гуси и длинношейные белые лебеди. Живот Джеймса урчит, обеспокоенный оксикодоном, но, по крайней мере, в результате его мрачное настроение становится отстранённым. У него возникло искушение раздавить таблетку, чтобы усилить её действие, и он может сделать это завтра, в важный день.
«Это неважный день, — говорит он себе. — Это… — кажется, сейчас отвечает глубинная часть его разума. — Это самый важный день, о, да».
— Ну, это довольно хорошее начало дня, а? — говорит Табби.
Он смотрит на жену с грустной ухмылкой. Он понятия не имеет, где был бы прямо сейчас, если бы она не помогала ему, несмотря на все его советы и щепетильность. Хотя его зрение приобрело нечёткость из-за окси, он обожает её умные, блестящие глаза и рот, который с такой же вероятностью производит резкие слова, как и нежные поцелуи. Для Джеймса она — Мортиша Аддамс в обтягивающих леггинсах для йоги.
Джеймс потирает шею.
— Честно говоря, я удивлён, это был один из первых случаев, когда Хейли так возмутилась.
— Ей придётся прикусить свой язык, — говорит Табби.
— Это непросто — расти в доме со странностями.
Комментарий висит в воздухе между ними.
— Всё в порядке, Джеймс, — говорит Табби, но менее убедительно.
Джеймс поворачивается к жене и смотрит ей в глаза. Табби отвечает ему взглядом.
— Не надо морочить мне голову, — говорит он. — Я знаю, что ты делаешь.
Джеймс думает, что она могла бы обмануть кого угодно, но только не его.
— Это ведь не нормально? Я всегда знаю, когда ты просто пытаешься подбодрить меня.
Она прерывает зрительный контакт.
— Ну, вот для чего я здесь.
— Я должен скоро поговорить с Хейли, — говорит Джеймс. — Она достаточно взрослая, чтобы знать, по крайней мере, кое-что из того, что случилось
Табби закусывает губу.
Выгуливая собаку, женщина лет шестидесяти в пушистом платке, останавливается в нескольких метрах от них, пока её неряшливая дворняга садится на корточки. Джеймс не может не наблюдать, как она напрягается, задние лапы дрожат. Прежде чем собака завершит свою задачу, Джеймс закрывает глаза, чувствуя, что он может упасть в обморок.
Табби кладёт руку ему на ногу.
— Ты сейчас мало ешь, не так ли?
— Я определённо не голоден сейчас, — говорит он, указывая на какающую дворнягу.
Она смеётся, но остаётся серьёзной.
— Не мог бы ты сегодня поесть трижды, пожалуйста?
Он пожимает плечами.
— Джеймс…
— Хорошо, Господи.
— Это единственное, с чем согласен каждый психотерапевт, не так ли? Не увлекаться своей диетой.
Слово «диета» заставляет Джеймса представить еду, которую пропускают через узкие розовые клапаны, лишают её всех своих качеств, пока она не превратится в зловонный комок коричневого яда, готовый к рвоте из заднего прохода. Он сопротивляется.
— Ты снова начал принимать таблетки, не так ли?
Это не угроза и не обвинение. Табби никогда не заставляет его чувствовать себя виноватым за его борьбу, и Джеймс знает, что это всего лишь её способ поднять тему, которая волнует их обоих.
Джеймс отвечает:
— Я не буду на них вечно. Это просто…
— На следующие несколько дней?
Он закрывает губы. Она слышала это и раньше.
— Поговори со мной, Джеймс. В чём дело?
На секунду он почти всё ей рассказывает. Вся история готова в его горле, но он подавляет её, как всегда. Возможно, она одна из немногих, кто даже верит, что у него есть брат, но есть так много, чего она до сих пор не знает.
Никто не знает.
У него перехватывает дыхание, когда он говорит:
— Это глупо.
— Я замужем за парнем, который изо всех сил пытается испражняться, не плача, — с серьёзным лицом возражает Табби. — Многие вещи кажутся глупыми, пока ты не живёшь с ними.
— Просто… прошло двадцать два года. Номер два, номер два.
— Что?
Джеймс выдыхает.
— Я пытался делать всё, что они мне говорили. Психотерапевты, врачи. Разрушение негативных стереотипов, практика внимательности. Но иногда помогают только таблетки.
— Ты много думал о нём в последнее время, да? — спрашивает Табби.
Джеймс почти замолкает, но выдаёт:
— Да.
— Креб.
Слово давит ему на грудь.
— Не надо, Табби.
— Я знаю. Но, может быть, иногда важно сказать это вслух?
— Ты говоришь, как один из моих старых психотерапевтов.
— За исключением того, что я тебе верю. Ты ведь это понимаешь?
Рука Табби всё ещё лежит на его ноге, и Джеймс кладёт ладонь ей на костяшки пальцев. В отличие от своих приёмных родителей и всех профессионалов, с которыми он когда-либо говорил, он знает, что она приняла то, что он ей сказал: что у него был брат, которого его семья держала взаперти из-за его одержимости экскрементами, и что однажды его брат убил их родителей и ушёл неизвестно куда в ту же ночь.