Шотландец говорит, что да
Шрифт:
Кэтрин попыталась посмеяться над их презрением, но не смогла. Ее раздражало, что лорды Лондона считают себя лучше шотландских лэрдов. Хотя Дункан не был ни тем, ни другим, он был прекрасным человеком—возможно, лучшим человеком, чем они или их друзья могли когда-либо надеяться стать.
Как бы то ни было, она не имела права высказывать свое мнение по этому поводу. После этого мгновения шока и смятения они оба сумели взять бразды правления в свои руки и приготовиться к утреннему визиту.
Однако
По мере того как беседа продвигалась вперед, охватывая самые банальные темы, которые только можно было себе представить, эта грубость становилась все более и более явной до такой степени, что Кэтрин хотелось встать и закричать.
По иронии судьбы, Дункан оставался спокойным, расслабленным и, казалось, слегка удивленным.
Но ведь Тивертон и Нордхоф не знали того, что знала Кэтрин.
Дункан Маккей не сидел в гостиной Кэтрин.
Она сидела в его кресле.
Он имел полное право выбросить этих поп-соек на их тщательно накрахмаленные задницы. Но он этого не сделал.
– Итак, - сказал Тивертон после слишком долгого разговора о своей мельнице в Беркшире. - Что вы думаете о цветах?
– Он поднял руку, чтобы обнять цветущую комнату.
– О, - сказала Кэтрин. - Они просто прелесть. Просто прелесть.
– Неужели? - Спросил Дункан. Он все еще сидел рядом с ней, и ей пришлось поднять голову, чтобы встретиться с ним взглядом.
– Они просто прелесть.
– Но ты же не любишь розы.
Ее сердце дрогнуло. Ах милый. Ну и зверь. - Она нахмурилась. - Я не испытываю к ним неприязни.
– Ты же сама сказала, что они тебе не нравятся.
– Дункан повернулся к Прюблу. - Разве она не говорила, что они ей не нравятся? Я был уверен, что слышал именно это.
– Она действительно так и сделала.
– Ну, я говорю, - пробормотал Тивертон. - Я приношу свои извинения.
О, черт возьми! - Нет нужды извиняться, лорд Тивертон, уверяю вас, розы просто восхитительны—
– Но они заставляют тебя чихать.
Разве это невежливо-пинать кого-то на утреннем везите?
Хотя, учитывая ее воспитание и тщательную подготовку, было гораздо более вероятно, что она просто поскользнулась.
Как бы то ни было, Дункан не был напуган. На самом деле он мог бы рассмеяться.
– Я помню, когда ты была девочкой, ты предпочитала вереск причудливым цветам.
– Вереск?
– Прейбл попятился. - Такое вульгарное растение.
Вульгарное? Кэтрин вскочила на ноги. - Это прекрасный цветок. Красивый и благоухающий. Да ведь он растет в диком виде на холмах высокогорья, целыми массами пурпурных, зеленых и желтых цветов.—
Она замолчала, потому что все они смотрели на нее, все ее поклонники, как будто она совсем сошла с ума.
Нордхоф
Тивертон фыркнул. - Она действительно провела свои, гм, созидательные годы среди дикарей.
Кэтрин бросила взгляд на Элизабет, которая вчера сказала почти то же самое, но гораздо более любезно. Ее подруга сделала то, что обычно делала, и захлопала ресницами.
– Ну да. Нордхоф оглядел ее с ног до головы таким самонадеянным взглядом, что Кэтрин захотелось показать ему зубы, как у лошади, которую он принял за нее, но она сумела сохранить свой апломб, в то время как холодное, твердое понимание сформировалось в ее животе. А вместе с ним и бесповоротная решимость.
Она послушно сложила руки чашечкой, улыбнулась обоим мужчинам и включила сюда Прейбла.
– Спасибо вам всем за визит, - сказала она ледяным, но любезным тоном. Однако выражение ее лица было свирепым. - Я очень надеюсь, что вы скоро снова сможете меня навестить.
– Хм, - сказал Нордхофф, услышав едва уловимый намек на то, что аудиенция закончилась. Он двинулся к двери, его сапоги скрипели, как сломанный аккордеон. Тивертон и Прюбл следовали за ним по пятам. Они, все трое, повелительно кивнули ей и поспешно покинули комнату.
Она последовала за ними в фойе, но только потому, что хотела увидеть, как дверь захлопнется за их напыщенными задницами.
Кэтрин не ожидала, что Элизабет последует за ней, но она была рада, что ее подруга была там, когда она поняла, что сделала.
Она только что распустила своих самых достойных поклонников.
Ее единственные достойные поклонники.
Она не могла этого объяснить, кроме того, что ее душа восставала при мысли о том, чтобы жить с кем-то из них, терпеть их глупые разговоры, терпеть их желчные приставания. Она скорее будет просить милостыню на улице, чем так жить.
И она чувствовала то же самое, даже зная, что это вполне возможно.
– О, моя дорогая, - сказала Элизабет, заключая Кэтрин в свои объятия в поздравительном объятии. - Ты была великолепна.
– А. Я была?
– Она не чувствовала себя великолепной. Она чувствовала себя опустошенной. И безнадежной. И избитой.
Элизабет взяла Кэтрин под руку. - Ты все равно не была бы счастлива ни с одним из них.
– А разве нет?
– спросила она. Но в этот момент ее взгляд упал на Дункана Маккея, и ее сердце дрогнуло.
Она тоже не будет счастлива с ним, с этим чудовищным человеком, который так мучил ее в детстве. Она понятия не имела, почему он хочет жениться на ней, и была так расстроена этим предложением—и последовавшим за ним поцелуем—что даже не подумала спросить.