Шотландская любовь

Рэнни Карен

Она хмурилась – как будто в ясном небе темнела грозовая туча, сверкала глазами, дразня его, как делала это всегда.

Шона Имри. Надменная и неприступная.

Его пронзила вспышка вожделения. И сразу стало понятно: он чувствовал не гнев и не боль предательства. Нет, это желание, чистая, отчаянная потребность в ней.

Он хотел ее. Семь лет он не притрагивался к ней – и от этого хотел лишь сильнее. Он жаждал, чтобы она стонала и всхлипывала под ним, извивалась, выгибалась дугой, чтобы призналась, что он нужен ей, как никто другой. Он любил

юную девушку, но эта женщина его волновала, околдовывала, влекла к себе с неодолимой силой.

Может, ему просто нужна женщина? А ей? Нужен ли ей мужчина?

Он пытался забыть ее слова, но тщетно: воображение вновь и вновь подкидывало ему картины ее супружеской жизни с графом Мортоном.

Гордон медленным движением прижал ее к себе еще плотнее. Она снова поджала губы и нахмурилась. Но он отметил про себя, что держит ее не очень крепко, а она даже не пытается вырваться.

– Я не думал, что ты станешь ревновать, Шона Имри.

– Я не ревную. – Она отвернулась. – И я уже не Имри.

– Для меня ты навсегда останешься Шоной Имри, дорогая.

Она посмотрела на него широко распахнутыми глазами:

– Не называй меня так, Гордон. Ты не имеешь права.

– А кто имеет больше прав на это, чем я? Ты когда-то подарила мне свою невинность и свое сердце.

Он наклонился к ней – и удивился: она не отстранилась!

Прикосновение губ к губам как будто перенесло их в другое время. В то время, когда он был неопытен и юн, и она помогала ему учиться.

Он ощутил, как в душе взметнулись чувства, и сам себя предостерег от этого. Он может сколько угодно вожделеть Шону Имри, но он не должен снова в нее влюбляться. Боль первого предательства так и не утихла за семь долгих лет.

Его руки заскользили по ее спине, он обнял ее еще крепче. Шона издала глубокий горловой звук и наклонила голову, чтобы сделать поцелуй еще глубже.

Ему хотелось трогать ее везде, раздеть донага при свете дня, покрыть поцелуями каждый сантиметр атласной кожи, заставить ее дрожать и вскрикивать от наслаждения. Она всегда вздыхала, когда он целовал ее грудь и изгиб талии. Иногда, в разгар любовной игры, он пробегал пальцами по ее лодыжкам и ступням до самых пальчиков, щекотал, заставляя смеяться.

Она стала его первой любовницей, и он сомневался, что когда-либо сможет ее забыть.

Когда он отпустил ее, она не отстранилась, только прижалась лбом к его мундиру. Прикосновение ее волос к одной из медалей напомнило ему о том дне, когда они в последний раз виделись перед войной.

Шона пришла проводить Фергуса на корабль, и когда он заглянул ей в глаза, то заметил там вспышку удивления. Они не разговаривали, только кивнули друг другу, как почти незнакомые люди. Рядом с Шоной стоял ее муж, и Гордона неприятно поразил возраст этого человека. Тогда Гордон понял, что Шона предпочла простому солдату человека с титулом.

Жаль, подожди она несколько лет, он вернулся бы к ней баронетом. Но конечно, графом ему не стать.

Он наклонился и коснулся легким поцелуем ее макушки. Почему

он не отнимет рук, не оттолкнет ее? Нет, вместо этого он ее целует. Он не удивился бы, если бы она изменилась. Но она осталась прежней.

Она все еще имела власть над ним.

Опаснейшая женщина.

Гордон прижимался щекой к волосам Шоны и хотел, чтобы она оттолкнула его. Сам он этого не сделает. Нужно мужественно принимать любой бой, и даже этот.

– Фергус рассказал о твоем отце, – тихо проговорила она. – Я не знала.

Ему следовало бы поблагодарить ее: она дала ему отличный повод опустить руки и отступить на шаг.

– Обычно люди заканчивают подобные фразы изъявлением сожаления. Мол, его безвременная кончина очень тебя опечалила. Тебе очень жаль. В такой ситуации следует горевать.

Она молчала.

– Тебе ведь не жаль, что он умер, да?

Прошло мгновение. Она покачала головой.

– Что он сказал тебе в тот день? Отчего ты сбежала в Инвернесс и бросилась под венец со своим графом?

Выражение изумления на ее лице могло бы показаться забавным, но в этот самый момент чувство юмора начисто ему отказало.

Шона опустила глаза и проговорила негромко:

– Он сказал, что ты меня жалеешь. Что если ты и сделаешь мне предложение, то только из жалости. Или потому, что Фергус – твой лучший друг, и тебе все известно о нашем отчаянном положении.

– Отец сыграл на твоей гордости, Шона, и ты сдалась без боя. – Гордон не дал ей оправдаться, прикрыться какой-нибудь ложью: вскинул руку. – Он сделал ставку на то, что твоя гордость сильнее любви ко мне. И оказался прав.

– Это не правда.

Он улыбнулся:

– К сожалению, правда. Я понял это сразу, как только он мне сообщил о твоей свадьбе.

Она посмотрела на него с удивлением.

– А ты что, думала, я не знаю? Он не преминул воспользоваться этим как оружием. Все время напоминал мне о твоем выборе.

Ее слова ошеломили Гордона.

– Отец точно знал, что делает, Шона. Он всегда хорошо изучал слабости врага.

– Разве он считал меня врагом?

Гордон кивнул:

– С той минуты, как я в тебя влюбился.

Без сомнения, он все время улыбался. Во всем находил повод посмеяться. Он пребывал в таком добром расположении духа, что любой человек, едва взглянув на него, сразу понял бы: парень влюбился.

Генерал Макдермонд для своего сына в жизни хотел трех вещей, и любовь в этот список не входила. Во-первых, он должен был блестяще проявить себя на поле боя. Гордон это сделал, правда, не для того, чтобы угодить отцу, а чтобы спасти своих людей. Во-вторых, генерал хотел, чтобы сын получил звание, достойное их славных родовых традиций. Гордон, ставший полковником, вполне мог дойти и до генерала. В-третьих, Гордон должен был удостоиться чести, которая выделяла бы его из общего числа людей. Он не получил ордена, но стал баронетом – это не столько польстило генералу, сколько взбесило его, так как сам он уже не мог надеяться на подобную награду.