Шотландская любовь

Рэнни Карен

– Твой муж тебе ничего не оставил? – спросил Гордон на удивление бесстрастным тоном.

– Ничего.

– Выходит, семь лет назад ты поступила не очень мудро. У меня-то по крайней мере деньги еще есть.

Шона снова отвернулась к окну. Ей хотелось убежать из этой комнаты. Но от Гордона она еще могла убежать, а от себя не убежишь.

Он подошел и встал у нее за спиной, так близко, что она чувствовала тепло, исходившее от его тела. Она опустила голову и уставилась на свои сомкнутые ладони.

– Я куплю у тебя брошь, Шона.

Он

положил руки ей на плечи и привлек к себе.

Она прижалась спиной к его груди и на мгновение позволила себе эту слабость – откинула голову назад и ничего не сказала, когда ладони Гордона скользнули вниз по ее рукам. Он обнял ее, и она закрыла глаза, вкушая это редкое, драгоценнейшее мгновение, наслаждаясь им.

Она всегда его помнила, каждую секунду, проведенную с ним, страсть и смех, что они делили вместе. Вначале воспоминания эти наполняли ее сердце радостью, потом несли лишь горе и печаль.

За окном плакал дождь. Длинные капли ложились на стекло, замирали на миг и стекали вниз. Путь домой будет ужасен.

– Я отправлю тебя домой в карете, – сказал Гордон, словно прочтя ее мысли.

Он всегда умел вот так позаботиться о ней, предвосхитить ее невысказанные просьбы. Насколько проще было бы расстаться с ним и с Гэрлохом, если бы он вел себя, как в Инвернессе: демонстрировал высокомерие и раздражительность, легко сердился.

Но на фабрике, всего несколько дней назад, они полностью забыли гнев и обиды. Осталась только острая потребность друг в друге, страстное желание. А теперь?

Еще секунда – и она забудет, зачем пришла.

Шона осторожно отступила в сторону и повернулась к Гордону. Он не дал ей заговорить.

– Сколько у тебя осталось денег? – спросил он.

Это, конечно, его не касается, но она уже прыгнула в яму, так что если даже она откроет ему правду, хуже не станет. Шона назвала сумму – он ничего не сказал и даже не поморщился, как она ожидала.

– Я два года в Инвернессе вела домашнее хозяйство на честном слове. Титул графини Мортон, конечно, дает некоторые преимущества, но в конце концов даже мясник хочет получить деньги за свой товар.

– Выходит, что на самом деле ты не могла себе позволить завести лакея из тех, что я видел в тот день, – проговорил Гордон, чем немало ее насмешил.

– Нет, не могла. А теперь вот Фергус задумал званый вечер в честь американцев. Я понятия не имею, чем их кормить на следующей неделе, не говоря уже о том, чтобы устраивать какие-то званые вечера.

Выражение его лица изменилось, глаза сделались непроницаемыми. Шона вдруг поняла, что он собирается сказать что-то, что причинит ей боль.

– Ты меня когда-нибудь любила?

Она отвернулась к окну, желая, чтобы дождь полил сильнее и разразился гром. Безжалостная горная гроза как нельзя лучше подошла бы к ее нынешнему настроению.

«Ты меня когда-нибудь любила?» Какой жестокий, болезненный вопрос. Не следовало ему спрашивать. Разве он не знает?

– Прошлое уже прошло, – угрюмо отозвалась Шона, –

и как бы мы ни хотели вернуть его, этого все равно не случится. Мы стали старше и мудрее на семь лет.

– Неужели?

Она бросила на него взгляд и обнаружила, что он расстегивает манжету.

– Что ты делаешь?

– Я куплю у тебя брошь с одним условием.

Она прищурилась:

– Я не продаюсь.

Он изогнул бровь:

– Да что ты говоришь? А твой муж об этом знал?

Гнев гораздо лучше, чем слезы.

Ей хотелось влепить ему пощечину. Или запустить в него вот этой фарфоровой статуэткой со столика. Или пнуть его по голени – у нее тяжелые, крепкие ботинки, удар вышел бы хороший. В этот момент ей много чего хотелось сделать с Гордоном Макдермондом, но плотская любовь в этот список не входила.

Он тем же неторопливым движением расстегнул вторую манжету.

– Я не собираюсь с тобой спать, – заявила Шона.

– Побойся Бога, о чем ты говоришь?

Шона нахмурилась:

– Ты прекрасно меня понял.

– Действительно. Понял.

Он принялся закатывать один рукав. Она прищурилась и сделала шаг к двери.

– Давай займемся этим последний раз. В знак доброй воли.

– Нет.

– О да, Шона Имри. – Он подошел к ней, коснулся пальцами скулы, приподнял лицо. – Ты сделаешь это. И я хочу видеть в твоих глазах страсть. Не раздражение, не одолжение, не презрение – страсть. Хочу вспомнить ту девушку, которую когда-то обожал.

– Я не твоя радуга, Гордон Макдермонд.

Он улыбнулся странно грустной улыбкой:

– Сейчас – да. Может, уже никогда ею и не будешь. Но мы ведь можем сделать вид, что все иначе. Ненадолго, а? Лично я не горю желанием быть на семь лет старше и мудрее.

Юноша, которого она знала, любил жизнь и воспринимал ее с восторгом. Этот же мужчина, закаленный войной, притягивал и пугал ее одновременно.

Он потребует от нее все, включая правду. Притворство не пройдет. Он будет любить ее, пока она не задрожит в его объятиях, а потом снова будет любить. Он утомит ее страстью, и она насытится ею, станет податливой и расслабленной.

Женщине нужна смелость, чтобы вступить в такого рода связь.

Женщине придется беречь свое сердце, чтобы не гладить с нежностью его спину и не целовать его плечи в блаженной неге после соития. Женщине нужно будет хранить свой разум, чтобы его логика и настойчивость не оказались сильнее ее воли.

Смелая женщина, здравомыслящая и владеющая своими чувствами, могла бы справиться с этой задачей. Но Шона вовсе не была уверена, что это описание ей подходит.

И лишь одно помешало Шоне в ту же минуту выбежать из комнаты или позвать миссис Маккензи или служанку. Одна-единственная вещь – память о семи годах, прожитых без него. Она про себя отмечала его дни рождения и другие их тайные даты: день, когда они в первый раз занимались любовью, и день, когда он вернулся из академии, и новое чувство вспыхнуло между ними как пожар.