Шотландская любовь

Рэнни Карен

– Я родилась в Лондоне, в Кенсингтоне. Это тоже своего рода поле битвы. У моей матери было семеро детей, трое из которых не дожили до трехлетнего возраста. Нас, остальных, послали работать, чуть только мы научились ходить. И некоторыми своими занятиями я бы не стала хвастаться. Я привычна к стирке, но до мисс Найтингейл сама я могла не мыться месяцами. Другой жизни я никогда не знала и даже не представляла себе. Я просто старалась выжить и думала, что так делают все.

Фергус молчал, и потому она продолжила:

– Однажды я заболела и попала

в Миддлсекскую больницу. – Элизабет посмотрела в пол. – Только потом я узнала, что это была холера и что сама мисс Найтингейл выходила меня. Услышав, что она собирается ухаживать за ранеными, я взмолилась, чтобы она взяла меня с собой. Я так хотела всему научиться у нее.

Интересно, знает ли Фергус, как тяжело дается ей эта исповедь? Наверное, знает – вот он протянул к ней руку. Элизабет сделала предостерегающий жест: ей не закончить эту историю, если он коснется ее.

– Мне некуда было идти, Фергус, но я хотела стать сестрой милосердия не поэтому. Я чувствовала, что, помогая другим, я могу забыть, откуда я родом. – Она шагнула к одному из окон. – Мисс Найтингейл научила меня всему. Я стала говорить, как она, одеваться, как она, я научилась быть лучше той, какой была прежде. Я узнала, что могу позаботиться не только о себе, но и о других.

– Элизабет, ты так далека от своего прошлого…

Она посмотрела на него.

– Элизабет, ты думаешь, для меня имеет какое-то значение твоя семья? Я вот вышел из семьи с трехсотлетней историей – и получаю жалкие гроши пенсии. – Он раскинул руки, словно желая объять весь Гэрлох. – Я лэрд. Этот величественный древний замок принадлежит мне, но у меня нет денег, чтобы починить крышу или купить овец.

– Ну и хорошо, – просто сказала она.

– Хорошо? – Его брови взлетели вверх. – Хорошо?!

– Фергус, ты выдающийся человек, ты лэрд Гэрлох, ты кавалер Креста Виктории. И если у тебя нет денег, это значит, что мы хоть в чем-то с тобой похожи.

– Ты имеешь больше, чем я.

– Как ты можешь такое говорить? У меня нет ничего, кроме того, что платит мне мистер Лофтус. Ни семьи, ни наград, ни славной истории…

– Ты владеешь моим сердцем.

У нее перехватило дыхание.

– Но мне нечего предложить жене.

– Ну что ты такое говоришь? – Она положила руку ему на грудь. Другая ее рука легла на его щеку. Большим пальцем она погладила уголок его рта. – Ты такой красивый.

– И я люблю тебя, Элизабет.

Она посмотрела ему в глаза.

– И всегда любил.

Как и она сама. Слезы затуманили ей взор.

– С таким ранением, майор Имри, вам понадобится уход и внимание.

Как удивительно, невероятно, чудесно – он улыбнулся!

– Будете моей сиделкой, мисс Джеймисон?

– Я полагаю, майор Имри, у меня есть для этого необходимый опыт.

– Но я располагаю весьма скромными средствами, чтобы оплачивать ваш труд.

Она огляделась по сторонам:

– Зато ваш дом великолепен, сэр. А это нужно учесть. – Она потрогала старинный кирпич. – Ты же не продашь его? Гэрлох –

это часть тебя, а ты – часть его. Я не могу представить, чтобы здесь жил кто-то другой.

– Я не вижу другого выхода, – признался Фергус.

– Выход должен быть.

– Тогда мы его найдем.

На ее глаза навернулись слезы. Сердце заполнила любовь.

– Значит, вместе навсегда? – Фергус протянул ей руку. – Я не хочу снова тебя потерять.

Элизабет улыбнулась сквозь слезы.

В следующий миг Фергус поцеловал ее – впервые в жизни. И казалось очень правильным, что они дождались этого самого момента – когда над башней Гэрлоха сияли звезды, а воздух будто замер вокруг.

Близилась гроза. Шона чувствовала это: воздух был влажен, ночной ветерок приносил с собой запах дождя. Гроза – это хорошо, будет в самый раз под ее настроение. Она сможет выплакаться всласть – просто стоять во дворе, обратив лицо к небу, и никто не поймет, что она плачет. Но отчего она собралась плакать – от досады, от гнева или от горя?

Она сбежала в библиотеку – вопиюще неприличный поступок, учитывая, что она хозяйка бала. Здесь она всегда находила приют и успокоение. Вдыхая запах плесневеющих страниц и промасленных кожаных обложек, она могла привести мысли и чувства в порядок.

В детстве она играла здесь: закрывала глаза и на ощупь пробиралась между рядами книг, причем в каждый момент времени могла точно сказать, где находится, – по форме томов и их расположению. Книги о путешествиях больше по размеру и значительно толще остальных, потому в них имеются карты, нарисованные на огромных, сложенных во много раз листах, – это делает их самыми неудобными для прочтения. А самые завораживающие – книги по алхимии, наверняка запрещенные сразу после издания. Какие-то книги были на латыни, и в них помещались рисунки, которых Шона не понимала. Те тома, что были в обложках из ткани, сохранились гораздо хуже книг в кожаных обложках.

В комнату просачивался свет из коридора, но тени в углах он рассеять не мог. Шона подошла к столику, расположенному рядом с потайной дверью, зажгла лампу и села в ближайшее кресло.

Библиотека превратилась в место воспоминаний и тайное убежище.

– Снова прячешься, Шона Имри?

Она встала. Гордон.

– Донегол. – Она гордо вздернула нос. – Моим мужем был Брюс Донегол, восьмой граф Мортон.

– Можно подумать, я об этом забыл.

– По-моему, ты никогда и не помнил.

Гордон смотрел на нее, как будто видел впервые в жизни. Или он старается запечатлеть ее образ в памяти – перед поездкой в Лондон. Перед женитьбой.

В этот момент Шона ненавидела его всей душой.

– Я должна радоваться, что ты здесь, а не сохнешь по какой-нибудь лондонской мисс?

– Шона, ты ревнуешь?

Гордон улыбнулся почти самодовольно.

– Ревную? А с чего бы мне ревновать? Ты здесь, а не там, верно?

Он направился к ней. В глазах его зажегся огонек.

– И то правда.