Шпалы

Подошвина Алена

Здорово? Правда? – вдруг взяла слово Таис, – Но никто не учитывает, какого при этом тому, кто оказывается в раме. Мы постоянно думаем, что хотел сказать художник, но лишаем слова само художественное произведение, которое может быть, хотело бы сказать что-то свое. И этим проектом «Иллюзорность» мы сейчас не просто показываем, что произведение – все, что в раме, но и что произведение так же много значит, так же живо и самостоятельно, как и любой из нас.

Повисла пауза. Я захлопал. Вслед за моими хлопками последовали

снова овации зала. Из

за спины Таис вынырнул человек, напоминающий профессора:

Вопросы, господа. Есть ли у вас вопросы?

Я поднял руку и спросил:

А в случае с черным квадратом говорит пустота и ничто получается? И да… Надо ли признавать присутствие жизни и в раме. Она тоже в таком случае имеет право на размышления?

Таис кивнула, ответив так на оба вопроса. Я вгляделся. Рисунок на раме казался необычайно знакомым, я задумчиво разглядывал его и вдруг понял, что рама была взята из моей мастерской.

Глава 19

Начался перерыв и все кроме нескольких человек, включавших в себя Таис, пошли во внутренний двор. Она продолжала со мной не разговаривать, поэтому я отправился вслед за всеми. Как оказалось, школьники тайно курили, добытые с тяжелым трудом сигареты, которые, как величайшие сокровища, переходили с восторгом из рук в руки. Они меняли Camel на Malboro и Captain Black на самокрутки. Я осторожно достал пачку Kent и предложил сигарету девушке с ершиком, защищавшую проект вместе с Таис. Та не отказалась.

Что значит татуировка? – спросил ее я.

Опасность, риск, уверенность, – ответила девушка с ершиком, – На языке австралийских пигмеев. А как вас зовут?

Казимир Малевич, – представился я, – А ты?

Девушка никак не могла отсмеяться. Когда она улыбалась, ее острый носик смешно подергивался, а в глазах появлялся искристый блеск.

– Фрида Кало, – серьезно пожала мне руку она.

Знакомство оказалось предельно приятным. Заставившим печально задуматься, почему на мою голову свалилась именно принципиальная Таис, но не Фрида. Мы сидели в кафе, и она тянула через трубочку сок с джином, кидая на меня попутно невозмутимо восхищенные взгляды.

Значит так и сказала, что де не пейте, не курите и не приводите девушек? – хохотала Фрида.

Ага, – вздохнул я, – Поэтому не могу позвать тебя в гости. Пообещал не приводить.

Странная она, – решительно рассудила Фрида, – Зажатая, что ли.

Принципиальная, – подчеркнул я.

А вы не принципиальный?

Не, – я махнул рукой, – Спаиваю же здесь школьниц.

Я выпускница, – быстро вставила девушка, – На первом курсе учусь.

Конечно, конечно.

Чтобы меня успокоить, на следующее утро девушка показала вполне реальный студенческий.

Я курирую проекты, –

пояснила она, – Помогаю продумать концепт, кто-то вроде научного руководителя. Объяснять и рассказывать должны школьники, но Таис растерялась и только к концу смогла представить. Помнишь, она вначале вышла на сцену? И минут десять молчала?

Я подумал, это такая пауза. Художественная.

Паузы быть не должно.

У нее что же, неуд будет?

Нет, почему, какая-то речь у девочки получилась. Тройка, скорее всего. Просто это уже не в первый раз. Понимаешь? Ее так выгонят. Выходит и ни слова не говорит. Молчит или плачет. И приходится представлять нам.

Мы ночевали на даче Фриды. Где логичным образом не было никого. По дороге я купил нам фрукты и две шпажки шашлыка. Про то, как лежу под поездом, рассказывать не решался. Но оказалось, что я имею дело с девушкой диггером.

Ничего – это когда ты бредешь по туннелю. Сверху капает вода. В это время подыхает батарейка от фонарика. И пока ты ее меняешь или берешь запасной, в глаза тебе глядит то самое ничего.

Да, – кивнул я, – Аналогично, когда над тобой мчится очередной товарный состав.

Мы поняли друг друга. Домой вернулся спустя два дня. С двумя холстами, на которых вначале старательно пытался рисовать «Ничего», но в конце не выдержал и вывел прекрасный силуэт обнаженной Фриды.

Таис по-прежнему погружала меня в презрительное молчание, проходя мимо.

Я беседовал с твоим научруком, – сообщил я ей, убрав картины в ящик.

Таис вздохнула, ее губы дрогнули, она посмотрела на меня тяжелым и пустым взглядом, а потом, наконец, лицо ее порозовело, и она беспомощно выпалила громко и с отчаянием:

Вы гадкий человек! Я иду собирать вещи и возвращаюсь к ма… – она запнулась и полная тоски посмотрела на меня. Этот взгляд ясно говорил, что к маме она не вернется.

Что-то похожее на давно забытое ощущение совести всколыхнулось в груди, чувство, как будто бы отправляясь на дачу к Фриде, я, одновременно получая удовольствие, предавал истошно звавшее меня создание, надеявшееся на меня и верившее. Причем предавал уже неоднократно, решительно ставя свои интересы выше. Самозабвенно и со вкусом предавал.

Таис, – позвал я.

Она сидела, сжавшись в комок на диване, и не отвечала. На полу красовались листы с надписями, способными привести в восторг любого конструктивиста. Они складывались в нечто наподобие стихотворения:

– ничто жество

тор жество

неве жество

бо жество

Если в середину поставить точку и сделать контур, то получится, что в центре «Я»… Таис!

Она продолжала рыдать, вся ситуация обретала аспект театральщины.

Тася, – я сел рядом, – Ты ведь не сказала, маме, как здесь по факту обстоят дела.