Шпана

От автора:

Я не одобряю поведение героев, не пропагандирую насилие и выступаю против употребления всех видов наркотиков. Данная книга содержит сцены, описания или упоминания, связанные с употреблением наркотических веществ. Автор категорически осуждает употребление наркотиков и ни при каких обстоятельствах не пропагандирует их использование.

Я лишь показал, как все было, и призываю взглянуть между строк и найти тот самый посыл, который я пытался вложить в эту историю. А вот получится его найти или нет – это уже зависит от тебя, читатель.

Когда встал вопрос переезда, то с мамой никто не спорил. Ни папка, с головой пропавший в очередной картине. Ни я, по причине привычного похуизма.

Похуизм объяснялся просто: куда бы ты не переехал, ты один хуй останешься во все том же городе. Вонючем, обоссанном, жестоком. Его районы, как кривые «партаки» – какие-то покрасивше, какие-то бледные, какие-то уродливые. Город этот пах как старая стекловата, которой укрывают трубы зимой – вонью гари, тухлятины и дешёвой водки. Асфальт крошился под ногами, как печенье на поминках. Лужи жирные, с бензиновыми разводами, будто кто-то каждое утро плюёт туда из дизельного ада. Небо – низкое, серое, как прокуренный потолок в квартире соседской бляди, у которой вечно кто-то «временно поживает». Панельки стоят, будто мутанты из первой «Кваки» с выбитыми глазами-окнами и черными подвалами, в которых водятся кошки без шерсти и люди без души. У подъезда валяется чей-то ботинок, один. В каждом районе по ларьку «ПРОДУКТЫ», «РАНДЕВУ», «НОЧНОЙ». Там ночью торгуют спиртом «Royal» из-под полы, а днём – тухлой колбасой и заветренными шоколадом. Ментов тут почти что нет. Своих зверей хватает. Школьники носят с собой ножи и боятся выйти за хлебом, потому что домой можно не вернуться. Уехать из этого города – как из клетки вырваться, только вот ключей не дают, а решётки внутри головы. Здесь живут, как люди, так и звери. Разве, что зверей побольше будет.

Конечно, про Окурок в нашем городе не слышал только ленивый. Тут всё, как после затяжного перекура у подъезда: воняет, мутно, и постоянно кто-то лезет в блудняк. Назвали его Окурком неофициально, потому что на карте он просто «микрорайон №9», а по факту – обычное дно. Как сигарета, которую докурили до фильтра и выкинули в грязь. Только людей тут не выкинули – их попросту здесь забыли. Учителя грозили двоечникам, что тех вышибут из школы и закончат они свой путь в разрушенной промке с шприцом, торчащим в вене, где-нибудь на окраине Окурка. Стандартные сказки, которые никто ни в хуй не ставил. Подохнуть от передоза можно было и на относительно спокойной Речке, что уж тут говорить про Окурок. Единственное, чем выделялся Окурок, так это своими обитателями. Те и правда были ебнутыми. На дискотеке в центре, если ты пересекался с окурковскими, то лучше было бы обойти их по широкой дуге. Пизды от них получить необычайно просто. Достаточно посмотреть не так. Или улыбнуться, что в общем-то одно и то же. Окурок – это место, где мечты умирали не рождаясь. Где всё как-то перекошено, перекурено и размазано по асфальту. Здесь не живут – тут выживают. А если кому и везёт – это значит, он просто тихо спивается и никого не трогает. Но мамку это не волновало. По той простой причине, что об Окурке она знала не так уж и много.

– Хорошая квартира! – с нажимом сказала она за ужином, когда решила обрадовать семью неожиданной новостью. – Трехкомнатная. Не то, что эта однушка. И у Максима своя комната будет, и у нас.

– Наташа, – огрызнулся папка, мусоля разваренную сосиску, похожую на палец жмура, во рту. – Мне картину закончить надо. А смена места отвратительно влияет на вдохновение.

– Да кому твои картины-то нужны, прости Господи, – вздохнула мамка. Но сделала это так, чтобы отец не услышал. Он всегда слишком остро реагировал, если разговор касался его творчества. Она повернулась ко мне и задумчиво улыбнулась. – Ну а ты? Чего молчишь?

– Да, мне побоку, – равнодушно пожал плечами я. – Окурок, Речка… Все одинаково.

– Ну нельзя же быть таким аморфным, Максим, – снова вздохнула мама. – Решать нужно сообща…

Я промолчал, прекрасно понимая, что ни о каком «общем решении» тут речи не идет. Мамка давно уже решилась поменять квартиру. Давно уже раскидала деньги, которые останутся от размена нашей однушки на «хорошую трешку». Я ее не винил. Когда у тебя не только сын почти

что выпускник на руках, но и муж, которого заботит не пустой холодильник, а очередной холст с невзрачной мазней, поневоле отрастишь себе яйца. Еще и ебаный дефолт добавил головняка, оставив нас почти что с голой жопой. Так что вопрос о переезде был решен еще в зачатке и обсуждение являлось обычной видимостью, что все решается в тесном семейном кругу.

Долго тянуть мамка не стала. Покупатель на нашу однушку был найден быстро, и уже в середине августа мы переехали на Окурок со всем своим нехитрым скарбом, большую часть которого составляли книги и отцовские картины, нахуй никому не нужные, кроме него самого.

Дом номер семь по улице Лесной мне поначалу понравился. Он буквально утопал в зелени и производил впечатление чего-то чужого, чего на Окурке точно быть не должно. В наличии даже была почти целая футбольная площадка, на которой месились, задорно крича, местные пиздюки. У подъездов, изнывая от августовской жары, лениво перебрехивались бабки, слышалось журчание воды: кто-то поливал палисадник, с криво высаженными желтыми розами. Идиллия, блядь.

Но я себя не дал обмануть. Каким бы ни был чистым и ухоженным двор, он до неузнаваемости поменяется вечером, как только палящее солнце скроется за горизонтом. Тогда из кирпичных коробок под лунный свет выползут другие обитатели дома номер семь по улице Лесной, а утром у подъездов найдется и подсохшая юшка, и заветренная блевотина того, кто перебрал с «плодово-ягодным». Двор как двор – бетон, грязь, вечный ветер и ощущение, что время тут остановилось где-то между «мама, я погулять» и «мама, меня посадили». Асфальт весь в трещинах, как будто его били ломом, а потом пытались замазать соплями. Песочница – не для песка. В ней собаки срут, малые курят, а кто-то однажды прикопает нож, искупавшийся в чужой крови. На детской площадке – качели без сидений и горка, покрытая слоем ржавчины толщиной с мечту уехать отсюда. Горка железная, без перил, вся в надписях: «Витёк 1997» и «Вчера Пельмень ебал тут Моль». Вечером на таких площадках сидят старшаки, пьют, смеются, как будто всё хорошо, но в глазах – одна пустота и злость. Этот двор – как болото. Затягивает. Даже если вырвался, он всё равно где-то внутри сидит. Пахнет детством, которое лучше не вспоминать.

Сейчас же соседи с любопытством взирали на старенький «Зил», остановившийся у третьего подъезда и вместивший в себя все наши вещи. Даже пиздюки оторвались от футбола и помчались смотреть на новых обитателей Окурка.

Разгрузка тоже не заняла много времени. Помятые грузчики, воняющие перегаром и злобой, резво затащили на четвертый этаж и видавшую виды югославскую «стенку», и стопки книг, и отцовские картины, и потертый бабушкин холодильник «Бирюса». Мамка, естественно, в разгрузке участия не принимала. Вся ее работа состояла в том, чтобы просто контролировать выгрузку вещей, поэтому она без зазрения совести точила лясы с новыми соседками, сидящими на лавке. Мне же их пустопорожняя болтовня была не интересна, поэтому я обвел их скучающим взглядом и остановился на том лице, которое казалось мне интересным.

Из окна квартиры на первом этаже за разгрузкой наших вещей наблюдал седой, крепкий мужик в белой майке-алкоголичке. Его загоревшие руки были покрыты затейливой вязью татуировок, а пальцы украшали потемневшие от времени и частично расплывшиеся «перстни». Ну, не самый необычный для Окурка персонаж. В начале девяностых сюда свозили бывших зэков, «химиков» и прочих маргиналов, которые со временем, ожидаемо, пустили ростки и крепко впились корнями в эту сухую, потрескавшуюся от жаркого августовского солнца землю.

Мужик заметил мой заинтересованный взгляд и приветливо улыбнулся. Если отмести татуировки, то он больше походил на эдакого благообразного святого. Исключение составляли лишь его глаза: холодные, серые и внимательные. Подмечавшие каждую деталь и не прощавшие ошибок.

– И как вас звать-величать, отрок? – вновь улыбнулся он, когда я подошел ближе и вытащил из кармана пачку сигарет.

– Макс, – коротко ответил я, оценивающе скользнув взглядом по татуировкам, после чего протянул мужику руку.