Шпион по найму
Шрифт:
— Ладно, — сказал я и, потянувшись через стойку, сдавил грязными пальцами, немытыми после отхода из засады, его щеки. — Ну, все, все. Квиты, квиты… Успокойся.
Тармо заплакал. Слезы ползли вдоль набухавшего носа, мутнели и, оставляя борозды, скапливались в уголках рта, полуоткрытого между сдавленными щеками. Он, наверное, употреблял косметику. Которую слизал вместе со слезами, едва я отпустил его.
— Вы не имеете права называться интеллигентным человеком, — сказал он. Это звучало, как смертельное оскорбление.
— Наверное, ты прав, — сказал
— Вас надо вышибить из бара и из этого города!
— Наверное, опять ты прав, парень…
Он предупреждающе округлил вдруг высохшие глаза. Кто-то входил за моей спиной в «Каролину».
— Глинтвейн и кофе, — сказал я.
И не смог подавить накатившее ожидание, что вот-вот всадят в затылок пулю. Во второй раз в этом баре я расклеивался до такой степени.
Не всадили, конечно. Что это со мной?
Если быть честным с собой: я сбежал в панике с репетиции завтрашней дуэли.
Когда одолевал страх, я наглел со слабыми. Подонок Тармо, может, не такой уж и подонок, во всяком случае, не хуже остальных подобных, да и меня самого, наверное. Может, следовало подходить к нему аккуратнее? Я был на взводе, а в таком состоянии — во всяком случае, человеку моего положения лучше на время запереться в туалете, сославшись на диарею.
Тармо подошел к моему столику стереть полотенцем несуществующие крошки.
— Вам не стыдно? — прошипел он. — Не стыдно? Свинья эдакая!
Тармо успокаивался, и теперь его мучило любопытство: что мне нужно?
В этом просматривалась возможность достойного примирения без излишних объяснений. Держал он себя, как равный, то есть полагал, наверное, что я один из таких же прихлебателей при фонде Марины.
Мне же нужно было на время, самое короткое время, закопаться, скажем так, в зыбучий песок. Стать песчинкой. Мне нужно было затеряться среди шпаны, среди сотен, а ещё лучше — тысяч таких, как Тармо, на которых не охотятся с дорогой оптической техникой. Мне нужно было, как речному угрю, нырнуть поглубже в грязь, куда чистоплюи из больших контор, властители жизней с престижными снайперскими винтовками, брезгуют опускаться. Раствориться среди тварей, подобных Тармо, в клоповниках городского дна, где хотя бы в ближайшие десять часов я смог бы остаться в живых.
— Когда ты сменяешься на боевом посту, дружище? — спросил я.
— Я вам не дружище… Через двадцать минут, — сказал он, успокаиваясь.
— Вот и отлично, дружище. Уедешь со мной… Один чернявый орелик должен был оставить ключи зажигания от машины для Шемякина, Бэзила Шемякина. Они ведь у тебя? И знаешь ли, этот Шемякин оказывается я и есть.
— И надолго?
— Что надолго?
— Я хотел сказать, уедем…
— Прогуляемся по музеям. Ты выйдешь на площадь, справа от входа на автостоянку, шагов сорок, стоит черный «Форд Эскорт». Сядешь в него.
— А если не приду и не сяду?
Ефим, конечно, прав. Мне не хватает вспомогательной агентуры. Вот и приходится брать на себя ещё и
Я завернул руку под полу пиджака, достал «ЗИГ-Зауэр» и упер ствол парню в пах.
— Все-таки вы свинья навсегда, — сказал бармен. — Вы свинья навсегда. Я приду. По принуждению… Вы — свинья навсегда!
Наверное, это была какая-то переводная цитата, модная в «Le Milieu».
Глава десятая
«Момент Истины»
Усаживаясь в «Форд» на стоянке против «Каролины», я с беспричинным удовольствием опробовал, вдавившись спиной, жесткость алюминиевого щита, произведенного евросантехником Линьком Рэем.
Я почти не сомневался, что нападение совершат, скорее всего, из машины или с мотоцикла. Стоило бы, наверное, разжиться жилетом инкассаторского или дипломатического покроя. В Москве я видел один в продаже — марки «ИЖ-Тори-Р». Завод обещал защиту от девятимиллиметрового «Макарова». Но, вероятнее всего, охотники за моим скальпом просчитали и этот вариант. А про алюминиевый лист им могло быть известно от евросантехника. Стоило ли перегружаться боевыми веригами?
Но, в общем, я преодолевал страх. Страусиный синдром выпаривался. Способность вытянуть голову из песка, оглядеться и принять трезвое решение восстанавливалась. Я перетрусил от затянувшейся неопределенности. Невидимый противник вел наблюдение, заранее зная, судя по всему, где я могу оказаться. С первого дня, в вечер моего появления в лохусальском пансионате, и до последнего, когда час с небольшим назад я приметил блик оптики на крыше шестиэтажки.
На душе кислило. И основательно. Выходило, что я не предусмотрел какой-то неизвестный в моей практике вариант противоохоты, развернутой Чико или кем-то, кто обеспечивал, если это так, прикрытие его операции. Обещанной Шлайну стопроцентной страховки от непредвиденных вводных не получалось.
Списывать обозначившийся неуспех на отсутствие прикрытия тоже не приходилось. Из плена, в который я попал в сосновом бору на вилле Гаргантюа Пантагрюэлича, меня выручали, по сути, две команды. Первая — по неволе, в силу обстоятельств — самого Ге-Пе, то есть Прока и евросантехник Линьк Рэй. Вторая — по своей инициативе — ребята с белесыми бакенбардами, которые то появлялись, то исчезали. Я допускал, что они присматривали за мной не только по поручению Марины Бургер.
В сущности, происходил провал.
Отчего Ефим Шлайн затеял ни с того, ни с сего посещение варьете? Получил информацию о готовящемся нападении и под благовидным предлогом встал, если говорить выспренно, плечом к плечу рядом?
Действительно, спортсмен на роликовой доске стрелял в меня, а не в нас со Шлайном. Автомат, даже «Уивер», бьет вразброс, а огонь пришлось вести с неустойчивой платформы, прыгающей по средневековой брусчатке. Стрелок осторожничал, опасаясь задеть Ефима, поэтому плохо попал и в меня. Если бы заказывалось иное, скосить двоих из «Уивера» ничего не стоило даже из положения «стоя на голове».