Шпион по найму

Скворцов Валериан

Комната, в которую я вошел за Ефимом Шлайном, оказалась безликой, как всякие помещения специального назначения. Два дешевых дивана по стенам. Убогий, в пятнах, холодильник в углу. Телефонный аппарат на подставке с кронштейном, торчавшим из стены. Люстры не было, только бра и две старомодные, с дугообразными ножками, черные лампы на столе для совещаний, обставленном стульями с линялой обивкой. Ковер на полу исполосовали лысые дорожки, протоптанные от двери к столу и вдоль стола. Окна выходили в тесный внутренний двор с водосточными

трубами по углам и потеками на стенах.

Рукопожатие Дубровина, одетого в серый двубортный костюм, серую же сорочку и синеватый галстук, было теплым. Он улыбнулся, рассматривая мой сельский свитер, вельветовые брюки, заправленные в офицерские сапоги, даже тронул пальцами искусственный мех полушубка. Толстый Рэй не сообщал о моей смерти. В самом-то деле, с какой стати подавать Дубровину донос на самого себя об уничтожении взрывом агента, нанятого Москвой? Я напрасно грешил, посчитав, что Ефима отстранили от оперативной информации…

Дубровин сел во главе стола, в торце.

Шлайн угнездился на подоконнике в противоположном углу.

Я стянул кепку с фетровыми наушниками, положил на угол стола, дальний по отношению к Дубровину, и остался стоять.

Костюм и сорочка на Вячеславе Вячеславовиче были почти такие же, какие я содрал с него накануне.

В верхней одежде оставались двое — Шлайн и я. Виноградов, видимо, разделся в другом служебном помещении.

— Начинаем? — вопросом скомандовал Вячеслав Вячеславович.

Ефим кивком велел мне садиться. Он разглядывал водосточные трубы за окном, покачивал ботинком. К собравшимся была повернута только бледная щека и вдавленный висок с красноватым прыщиком.

Я читал, что в Византии действительное влияние и положение в имперской администрации проявлялось в изощренных и двусмысленных формах и почестях, доступных пониманию только посвященных. Возможно, взаимоотношения этих чинов нынешнего третьего Рима, среди которых я впервые в жизни оказался на внутреннем совещании, — продолжение той традиции? Кто же вы на самом-то деле, Вячеслав Вячеславович?

— Товарищи, — сказал Дубровин. — Вы, наверное, догадываетесь, что означает наш общий сбор.

— Кажется, да, — жеманно откликнулась Воинова.

— Я — нет, — сказал я.

— Вы, господин Шемякин, особое дело, — мягко отметил, как бы снисходя и выводя меня своим обращением в разряд исключения из рядов товарищей, Дубровин. — Так вот… С этой минуты прошу считать оперативное задание, с которым приехал товарищ Шлайн, завершенным. Вячеслав Вячеславович, прошу!

Бородатый, скребанув ножками отодвинутого стула, зашел за спину Дубровина. Сюрреалистическая картина: Дубровин имел две головы — свою и стоявшего за ним коротышки.

— Возможно, я покажусь непривычно многословным. Однако, не секрет, что подходы к этому… скажем, визиту этого… генерала Бахметьева в наши края, то есть в эту страну, это самое… то есть сюда, на Балтику,

к нам… не у всех до текущего момента были, так сказать… сходными. Именно… Да. Прошу вспомнить, что все мы, как бы там ни было… как бы там ни было, значит… русские люди, дети родины… и в условиях работы, которая сделалась теперь здесь закордонной. Тем более, таким образом… мы не можем тянуть разноголосицу… как у дедушки Крылова Лебедь, Рак и Щука. Я приветствую решение Дубровина. И считаю его установкой. У меня все.

Бородатый вернулся к стулу, подпихнул его под себя. Наверное, он едва доставал ногами до пола.

— У вас есть вопросы, господин Шемякин? — спросил Дубровин.

— Есть, — сказал я. — Не вопрос. Просьба. Вы — организованные люди. Вы правильно поймете, если я попрошу товарища Шлайна… — я упивался этим обращением, — …распорядиться в отношении моих дальнейших действий в связи с завершением его миссии. То есть я хочу получить возмещение сделанных расходов, ощутимых для моего личного бюджета. Я не стал бы обращаться с этим при посторонних…

Посторонние не повели и бровью.

Шлайн, не отворачиваясь от окна, дернул подбородком, как бы не одобряя сказанного, и ухмыльнулся. Я все ждал, что он побежит вдоль стола или от окна к двери, как всегда при обсуждении каких-либо вопросов. Но он сидел, положив вылезшие из манжет волосатые руки на колено, и раскачивал, не переставая, другой ногой. Я вдруг почувствовал, что теперь он — спокоен.

— …Но раз уж меня, работающего исключительно по разовому контракту, пригласили сюда, я бы желал…

— Да ладно, Шемякин, не придуривайтесь, — перебил Вячеслав Вячеславович. — Не крутите волу хвост. Ваше отношение к деньгам известно. Для вас это и бог, и царь, и воинский начальник. Только это и делает вас… как бы сказать… относительно приемлемым. Вы должны знать ваше место… Сейчас Шлайн скажет то, что и следует сказать вам. Не больше и не меньше. И то, что вы заслужили. Так ведь, Ефим Павлович?

Я и не знал, что Шлайн — Павлович.

— Бэзил Шемякин, — сказал Ефим, — ваша работа закончена. Контракт считается прекращенным. Согласно его условиям, вы получите половину полагающегося вам гонорара. По расходам представьте счета и остальное, что посчитаете нужным. Если нечего добавить к сказанному ранее, свободны.

Вставая и забирая со стола кепку, я сказал:

— Слушаюсь, товарищ Шлайн. Могу идти?

— Какие у вас планы, господин Шемякин? — спросила Воинова.

— Сдать финансовый отчет, отправиться в аэропорт и вылететь в связи с особенностями моей визы на Запад, потом домой, на Волгу, мадам.

У неё порозовела серая шея. Обращение «мадам» ей понравилось. Мне показалось, что теперь, когда со мной покончено и я поставлен на место, все присутствующие вдруг решили, что, возможно, я мог бы заслужить и большее снисхождение в глазах Вячеслава Вячеславовича.