Штабная сука
Шрифт:
Вообще-то, дело тут не в выслуге. И дедовские разговоры с духами, мол, первый год будете гнить, зато второй проживете как белые люди — все это брехня, нужная лишь затем, чтобы заморочить тупые духанские головы. Если правильно себя поставил, то все два года хорошо живешь, а если зачмырился, то и на четвертом полугодии не дедушка, а так — «дух со стажем». И это уже мрачно.
Вон один такой — грязный сгорбленный черт со здоровенными мослами и кривым носом, по кличке «Мамонт». Фамилия… не то чтобы не вспомнить, но напрячься надо. А так, если не напрягаться, чего уж проще — Мамонт и Мамонт. Десантник, блин. Уже полтора года на очках
Живется Мамонту неплохо — на боевые выезды его не берут, в половину нарядов — что поопаснее — не ставят: поставь его — придурка, чмыря, труса — и потом точно кого-то из своих недосчитаешься. И не потому, что влепит очередь кому-нибудь в спину, хера ему, кишка мамонтовская тонка, а потому, что на слабого, на чмыря в опасном деле положиться нельзя: и своей задачи не выполнит, и других подставит.
Так что живется Мамонту неплохо. Безопасно. А то, что по морде ловит и на грязных работах всегда первый — так это уж духанская судьба такая. За все надо платить. Вот он и платит унижением за слабость, болью за то, что домой живым поедет и никакой зэк-рецидив ему пулю между глаз не вкатит.
Но таких уродов у нас — раз-два и обчелся. Мы не мазута.
Страшно и мерзко мне смотреть на таких, как он. Ты ж урод, ублюдок, да посмотри ты на себя в зеркало, на кого ты похож! Да пойди ты в умывалку, помойся, постирайся, приведи себя в порядок, зауважай себя. Потом дай в область клюва одному, второму, третьему, чтобы и другие тебя заува… Хотя нет, не надо. Оставайся таким, каков есть. А то как же без таких, — как ты? МЫ тем и хороши, что ВЫ есть. И если бы не было грязных и слабых, то не было бы наглаженных и наглых. Все были бы одинаковые, все бы по очереди выполняли грязные работы, все бы сами себе портянки стирали, все служили бы «как все». Ну, положим, я портянки себе еще сам в состоянии постирать, все же лучше, чем унижать кого-то, но быть таким, как все?.. Я не «все»! Я — крутой. Я — сильный. Я — НАСТОЯЩИЙ. Не знаю, как это лучше сказать, но у меня проба есть, понимаете? Я… Я… Блин, да я клевый! Крутой. Настоящий ядреный мужик, которого никто никогда не сломает. Не чета этим, гнилым.
Захотелось еще раз в этом убедиться, и я торопливо направился в бытовку. Вошел, встал перед зеркалом. Класс! Метр восемьдесят пять широких мужских костей и крепких мускулов. Крутые плечи. Длинные ноги. Я несколько раз хлопнул кулаком в ладонь. А ну-ка, пойди, схлестнись с таким, как я! Живо хлебало разворочу! Я ткнул «козой» в свое отражение в зеркале. Ты че, урод? Ты на кого дернулся, ублюдок? Че, зубы жмут или глаза мешают? Перед тобой не какой-нибудь чмошник, перед тобой самый что ни на есть Лось. С большой буквы.
Я внимательно вгляделся в свое лицо. Оно мне очень нравилось. Широкое, мужественное, по-мужски плотное лицо. Прищуренные серые глаза Русая челка до бровей. Тяжелая челюсть. Мужик. Боец. Я по-бульдожьи выдвинул челюсть вперед, придав лицу свирепое выражение. Клею, блин. Был бы телкой, писал бы кипятком от такого мужика.
Ладно. Тряхнув челкой, я прошелся по бытовке и вышел в расположение. Скука вдруг навалилась на меня пуще прежнего. Может, сходить в парк? Хотя чего там делать? Сегодня очередь Оскала работать. Я представил себе, как Оскал курит, улегшись на броне нашей бээрдээм-ки, и лениво материт Гуляева и Банника, духов из последнего призыва, зачисленных в наше отделение. Оскал вечно так зависает на солнце, что даже не слезет с бээрдээмки, если
В общем, в парк идти мне не хотелось. Я и не пошел. А пошел я в прямо противоположном направлении, В гости. К земляку в мехполк.
Мы с ним были знакомы еще дома, в Красноярске, жили в соседних дворах. Неплохой парнишка. Меня призвали на полгода раньше. То-то я обрадовался, случайно столкнувшись с Котом в столовой.
Чего уж говорить, тяжело ему приходится: у него в роте полным-полно чурбанов. А сам он… ну, в общем, не лось. Но парнишка клевый. Чего б не сходить, не проведать? Ну, я и пошел.
Мазутовского дневального, который попробовал было остановить меня — куда, мол, прешь, военный? — я просто отпихнул пятерней в харю: придурок, не знает, что с лосями лучше не связываться. Он отлетел к стене и затих.
Я заглянул в расположение и только и смог, что от души матернуться. Там был сплошной гадючник чурбанов. Конечно, их там было меньше, чем могло бы быть (большинство сейчас шарилось по парку), и точно меньше, чем вообще существует чурбанов в природе, но уж, конечно, намного больше, чем мне бы того хотелось. Они что-то мерзко балаболили в десяток глоток на своей тарабарщине и суетились, сновали во все стороны, как тараканы. Это зрелище так захватило меня (знаете, каково оно — глазеть на всякую гадость: и противно, и глаз не отвести), что я и не заметил подошедшего ко мне сержанта, как ни странно, белого.
— Кто такой? — выпятил он грудь. Чубастый, ухоженный, явно дедушка.
Я мрачно, исподлобья посмотрел на него. Не люблю, когда со мной говорят в таком тоне.
— Ты к кому, браток? — все мигом поняв, сбавил он обороты.
— Братишка мой здесь служит… — бросил я небрежно. — Вадик Котов.
— Есть такой, — кивнул чубастый. — В наряде по столовой стоит.
Толковый парень. Другой бы сказал «ебошит» или «гниет». А этот аккуратно говорит. Чтобы брата, меня, то есть, не задеть. Шарит военный, чего уж там.
— Хочу его увидеть, — веско сказал я.
— Поможем, — кивнул чубастый и обернулся к дневальному: — Петров, усвистал в столовую. Котова сюда. Скажешь, брат пришел.
Дневальный сорвался с места.
— Пойдем пока покурим, браток, — предложил чубастый.
Мы зашли в умывалку.
— Как он здесь? — задал обычный «братанский» вопрос я, принимая от чубастого «Астру». — Не обижают?
— Все ништяк, — кивнул мне чубастый. — Парнишка неплохой… Мягковат маленько, — добавил он. — Но западла нет.
— Да хули там мягковат, — возразил я. — Кто на духанке другой?
И подумал: «Кто, кто! Да я, блин, другой!» Но не всем же такими быть… Вдруг мне стало смешно: я представил себе, какая рожа будет у этого чубастого, когда он узнает, что говорил как с равным с солдатом второго периода службы, с «торчком», и не распознал его. Обычно ведь выслуга у солдата на лбу написана.
Я только успел забычковать окурок, как в умывалку влетел Кот. Удивленный, как Лайка в космосе: никаких братьев у него по жизни не было.