Шторм войны
Шрифт:
Я поворачиваюсь к Дэвидсону, все еще ошеломленная, но не в силах отрицать, какой шикарный подарок он только что сделал мне.
– Спасибо. Я знаю, что вы управляете целой страной, и, возможно, для вас это пустяк, но для меня это очень важно.
– Ну конечно, – отвечает он. – То же самое я надеюсь сделать для других семей вроде вашей, как только появится возможность. Мое правительство в настоящее время решает, каким образом справиться с наплывом беженцев и как переселить Красных и новокровок, согнанных с места войной. Но вам – за то, что вы сделали и продолжаете делать, –
– И что же я сделала? Если серьезно? – эти слова вырываются у меня, прежде чем я успеваю удержаться, и мои щеки заливаются жаром.
– Вы оставили трещины в непроницаемой стене, – Дэвидсон говорит таким тоном, как будто указывает на очевидное. – Пробили броню. Сорвали засов, мисс Бэрроу. Осталось открыть дверь.
Он улыбается – искренне, широко, от уха до уха, блестя зубами. Премьер похож на кота.
– Очень хорошо, что благодаря вам претендент на трон Норты прибудет в Монфор.
Я вздрагиваю. «Это угроза?» Я быстро подхожу и упираюсь руками в стол. А потом говорю негромко и предостерегающе:
– Дайте слово, что ему не причинят вреда.
Дэвидсон не колеблется.
– Слово, – отвечает он тем же тоном. – Я не трону и волоска на его голове. И никто другой не тронет, пока Калор на моей территории. Даю вам торжественное обещание. Я не действую такими методами.
– Хорошо. Потому что было бы очень глупо убирать буфер между нашим союзом и Мэйвеном Калором. А вы не глупы, не так ли, премьер?
Кошачья ухмылка расширяется. Дэвидсон кивает.
– Юному принцу будет полезно повидать новые места, – говорит он, изящно приподняв седую бровь. – Страну без короля.
«Пусть увидит, что это реально. Что без короны и трона можно обойтись. Необязательно быть королем или принцем… если он не хочет. Но проблема в том, что, кажется, хочет…»
«Да» – это все, что я могу сказать. Все, на что могу надеяться. В конце концов, разве я не познакомилась с Тиберием в грязной таверне, когда он притворился обычным человеком, чтобы понять, что на самом деле представляет собой мир? Чтобы выяснить, какие перемены необходимы?
Дэвидсон откидывается на спинку, очевидно завершив разговор. Я тоже отступаю.
– Считайте, что ваша просьба удовлетворена, – говорит он. – И скажите спасибо, что сначала нам в любом случае пришлось бы заехать в Пьемонт, иначе я бы так легко не согласился перевозить тонну Бэрроу.
Он почти подмигивает.
Я почти улыбаюсь.
На полпути к казарме я понимаю, что меня преследуют. Позади, на извилистой улице, слышатся шаги, быстрые и ровные. В свете фонарей колеблются две тени – моя и чья-то еще. Я напрягаюсь – мне беспокойно, но не страшно. Корвиум полон солдат коалиции, и если кто-то здесь настолько глуп, чтобы предпринять покушение, пусть попробует. Я способна себя защитить. Под кожей вспыхивают искры, готовые вырваться на волю.
Я поворачиваюсь на каблуке, надеясь застать преследователя врасплох.
Эванжелина останавливается и ждет, скрестив руки на груди. Безупречные темные брови надменно подняты. На ней роскошные доспехи, из тех, что годятся для королевского дворца, а не для поля
– Я спокойно шла за тобой два квартала, Бэрроу, – говорит она, гордо вскинув голову. – Ты же вроде как воровка.
Безумный смех снова пробуждается, и я невольно фыркаю. Она привычно язвит – а все привычное сейчас так приятно.
– Ты не меняешься, Эванжелина.
Она сверкает улыбкой, похожей на лезвие ножа.
– Разумеется. К чему менять то, что и так идеально?
– Тогда, умоляю, не отвлекайтесь из-за меня от своей идеальной жизни, ваше высочество, – говорю я.
Продолжая усмехаться, я делаю шаг в сторону и освобождаю ей дорогу. Пусть раскроет карты. Эванжелина Самос тащилась за мной не для того, чтобы обмениваться оскорблениями. В зале совета она вела себя так, что ее мотивы стали вполне очевидными.
Она моргает – и слегка сбавляет тон.
– Мэра, – говорит она, уже мягче. Просительно. Но гордость не позволит ей сделать большего. Проклятая Серебряная гордость. Она не умеет кланяться. Никто и никогда не учил ее этому, и никто не позволил бы даже попытаться.
Хотя мы совершенно не похожи, я ощущаю прилив жалости. Эванжелина выросла при Серебряном дворе, она была рождена для того, чтобы интриговать и пробиваться наверх, сражаться с врагами так же яростно, как защищать от посторонних собственные мысли. Но ее маска далека от совершенства, особенно по сравнению с личиной Мэйвена. Я несколько месяцев читала по его глазам и теперь совершенно ясно понимаю, о чем Эванжелина думает. Она полна боли. Тоски. Она чувствует себя, как хищник в клетке, откуда невозможно вырваться. Отчасти я не прочь оставить ее в заточении. Пусть поймет, к какой жизни стремилась. Но я не настолько жестока. И не глупа. Из Эванжелины Самос может получиться могущественный союзник, и, если придется подкупить ее, дав ей то, о чем она мечтает, да будет так.
– Если ищешь сочувствия, ступай дальше, – буркаю я, вновь указывая на безлюдную улицу.
Моя угроза бессильна, но Эванжелина, тем не менее, щетинится. Ее глаза, и без того темные, чернеют. Насмешка надежно загоняет гордую леди в угол, вынуждая говорить.
– Я не нуждаюсь в твоем сочувствии, – огрызается она, и края ее доспехов заостряются от гнева. – И знаю, что не заслуживаю его.
– Это точно, – фыркаю я. – Значит, тебе нужна помощь? Повод не ехать в Монфор вместе с нашей веселой компанией?
На лице Эванжелины вновь появляется язвительная усмешка.
– Я не такая идиотка, чтобы оказываться у тебя в долгу. Нет, я предлагаю сделку.
Я сохраняю спокойствие и не свожу с нее глаз. Подражаю серьезному, непроницаемому спокойствию Дэвидсона.
– Да, пожалуй.
– Приятно знать, что ты не такая тупая, как говорят.
– Так что же ты предлагаешь? – спрашиваю я, не желая затягивать. Мы летим в Пьемонт, а затем в Монфор уже завтра. И нам некогда бесконечно обмениваться шпильками. – Чего ты хочешь?