Штормовая пора
Шрифт:
Лицо Гуза засияло:
— Это совсем здорово! Спасибо за такое известие.
— Шефов благодарите.
Борис Львович вернулся к себе.
В каюту постучали, открылась дверь, вошли Бурдинов и Белов.
— Вы нас вызывали?
— Да, садитесь, — Гуз указал на диван и, глянув на Бурдинова, забеспокоился: еще несколько дней назад он выглядел бодро, а сейчас явно начинает сдавать…
— Вы больны?
— Есть немного. Десны кровоточат, ноги плохо слушаются.
— У меня, кажется, тоже цинга. Но скоро поправимся:
У Бурдинова и Белова от радости лихорадочно заблестели глаза. Из самой души вырвалось:
— Не беспокойтесь, продержимся. Можете на нас положиться! — и тут же оба с беспокойством заговорили о ремонте.
— Что же нам делать? Ведь трубки-то прямые, в таком виде не годятся, — сказал Белов.
— Придется их сгибать. Только как? Я и сам еще не знаю, — признался Гуз. — Давайте вместе решим.
— Сразу не решим, товарищ командир. Потолкуем со строителем, он подскажет…
Гуз согласился:
— Верно, Монахов опытный человек, что-нибудь придумает.
Старшины с трудом поднялись, разогнули спины и направились к двери.
А наутро собрались в каюте Андреева вместе с Анатолием Степановичем, который, прожив несколько дней на корабельных харчах, уже выглядел лучше, даже голос у него окреп:
— Ну, предположим, — говорил он, — без света обойдемся. Будем работать при фонарях «летучая мышь». Выдадут ребятам валенки и теплые шаровары, так и холод одолеем. А как без трубосгибочного станка? Руками трубки не согнешь…
— А что, если опять воспользоваться помощью завода? — предложил Гуз.
Монахов согласился:
— Давайте попробуем. Завтра с утра отправимся на завод договариваться.
И конечно, завод пошел им навстречу, нашли станок.
…Температура 25 градусов ниже нуля, а морякам жарко, хотя они всего лишь в ватниках и ушанках. Устроили ручной привод: двое крутят колесо, третий загибает трубки. Стараются, как могут, а колесо крутится плохо. И вот оно остановилось. И стал станок.
Бурдинов обошел вокруг него, в сердцах произнес:
— Замерз, проклятый. Давайте, ребята, соберем щепки, попробуем отогреть…
Обошли цех, набрали каких-то деревяшек, облили их керосином, и под станком заполыхал костер. Попробовали колесо — крутится… Бурдинов обрадовался:
— Жми, ребята!
И сам поспешает: согнет одну трубку и без передышки берется за другую. И остальные едва на ногах держатся, а тоже «жмут». Знают, там, на корабле, сейчас все дело за трубками.
В пятьдесят восьмой старшинской каюте, как и повсюду, вода в кружке замерзла до самого дна, превратившись в мелкие блестящие кристаллики.
Бурдинов вернулся поздно, вошел на ощупь и, не раздеваясь, залез под одеяло. Натянул ватник, укрылся им с головой. Дышать было трудно, но зато тепло. После стакана чаю и двух тоненьких ломтиков черного хлеба в желудке ощущалась неприятная пустота, хотелось скорее заснуть.
А
А кругом родные места… На Балтийском судостроительном еще «фабзайчонком» бегал, на «Судомехе» стал умелым рабочим, а на «Электросиле» уже машины строили. И в 1936 году пришел служить на флот. Сразу на крейсер «Киров». Одна коробка тогда у причала стояла и, как слоеный пирог, начинялась машинами, приборами, разным оборудованием. А вскоре и Борис Львович Гуз появился. Молоденький инженер-лейтенант, скромный такой. Говорит: «Покажите, старшина, котельное хозяйство». Спустились вниз. Он ходит, смотрит и не стесняется спрашивать. Говорит: «Прежде чем других учить, я у вас учиться буду». Понравилось морякам такое откровение, с этого и началась дружба… Дружба не панибратская, а та, что основана на взаимном уважении, доверии, требовательности и, стало быть, делу помогает.
Как жили до войны! В субботу, бывало, все свободные от вахт и дежурств — в увольнение. Заранее покупали билеты и отправлялись все вместе в театр. А день рождения у кого из старшин — командир боевой части Андреев поздравляет. Хорошему, примерному моряку еще и подарок вручит: книгу на память или какую-нибудь интересную вещичку…
И теперь, хотя голод, лишения, у Гуза по-прежнему улыбка на лице. И шутками-прибаутками народ веселит: «Хлеб, соль и вода — молодецкая еда». «Голодной куме — один хлеб на уме»…
Хлеб, хлеб… Все думы, все разговоры только о нем. Кажется, дай людям вдоволь хлеба — они и горы перевернут. А без хлеба смерть незримо подбирается и хватает за горло.
Вспомнилось недавнее зимнее утро. Прибежали ребята:
— Иди быстрее, там тебя мамаша ждет…
Набросил Александр Иванович ватник, схватил ушанку и бегом по трапам вверх. Выбежал на набережную Невы. Снегу навалило белым-бело. И стоит мать, маленькая, хрупкая, в знакомом длиннополом пальто с кроликовым воротником, черная шаль обвивает голову. Стоит, с места не двинется.
— Что с тобой, мама? — спросил Александр, сразу почуяв недоброе.
Он смотрел в ее большие серые глаза, заплывшие слезами.
— Папа умер, — тихо сказала она и продолжала стоять, точно вросла в промерзшую землю.
Так несколько минут они безмолвно стояли друг против друга, опустив головы, охваченные невыразимой болью…
— Что же мне делать? Сил нет свезти его на кладбище, — глотая слезы, проговорила она.
— Отпрошусь у командира. Похороним… — сказал он, взял мать под руку, и они пошли к Дворцовому мосту.