Штрафная мразь
Шрифт:
Потом успокаивался.
– Ну, правильно, «Боевым листком», что замполит притащил, хер подотрёшься. Его можно только вместо наждака использовать.
Потом вздохнув, советовал:
– Срать ходите подальше от своих окопов. Чтобы Мотовилов не видел!
А вот заканчивал всегда свои речи одной и той же угрозой:
– Если увижу у кого в роте обосраную немецкую листовку, заставлю сожрать! А чтобы не скучали я вам устрою праздник.
Начинались политзанятия и ежедневная чистка оружия. Кроме всего, усталость и томящее ожидание выворачивали души.
* * *
Погода испортилась внезапно. Из серого неба то и дело сыпалась льдистая крупа, и ветер завывал совершенно по-звериному.
Впереди слышался невнятный громовой гул, и тогда каски тех, кто сидел в траншее как магнитом поворачивались туда.
Свободные от дежурства штрафники набились в землянку.
В чистом поле, где чаще всего воюет пехота, нет ни домов, ни вообще крыши над головой. Солдат же должен иметь себе хоть какой-то приют и укрытие, поэтому как в сказке про суп из топора, чтобы не пропасть, копали землянки, строили блиндажи, где можно было обогреться, посушить портянки, хоть как то поспать..
Землянка, это просто выкопанная в земле яма. Потом её перекрывали накатами из брёвен и засыпали землей. В крыше делали дыру для трубы. Находили железную бочку из которой смастерили печку.
Жарко пылала раскалённая буржуйка.
Бойцы занимались каждый своим: кто брился, кто штопал одежду, кто кипятил в помятом ведре обмундирование от вшей.
Вокруг печки на рогульках и веревках были развешаны для просушки кальсоны, гимнастерки.
В блиндаже стоял запах прелых портянок, мокрых шинелей, угля, табачного дыма, выпущенного из чёрных от никотина лёгких.
На скамьях и просто на полу тесно сидели штрафники, уже пожившие насупленные мужики и совсем молодые парни.
Полураздетые штрафники слушали Клёпу. Он в центре внимания, размахивая руками, изображал схватку с немецким лётчиком.
«Идём на фронт, чтобы порвать Гитлера! Вдруг в небе появляется фашист и пикирует на нашу колонну. Все конечно обосрались и в разные стороны. Один я не растерялся. Схватил винтовку и с колена целюсь. Бах - мимо. Еще раз - бах. Опять мимо. Немец снижается, идёт на таран. Тогда я, как и положено грамотному бойцу Красной армии, вскакиваю и готовлюсь его штыком!
Раздавался недоверчивый голос,- самолёт штыком?!
Глеб, прикрыв глаза, представил, как на Клёпу пикирует Ю-87. По солдатской терминологии - "лапотник", прозванный так за неубирающиеся шасси. Клёпа как на плакате, бьёт по лётчику штыком. Самолёт падает, и лётчик кричит -"О! Майн гот! Немецкий ас Ганс Мюллер погиб от руки советского солдата Клёпы. Умираю за фюрера»!
Взрыв. Советские солдаты выползают из окопов и слышится многократное "Ура".
Лученков улыбнулся и спросил:
– Ну как, Клёпа, сбил?
– Струсил немец! Отвернул в сторону и удрал. Командир роты как увидел, сразу сказал, «Ты рядовой - переменник, Клёпа, настоящий герой! Представлю тебя к ордену».
Вот сейчас жду, когда в Москву вызовут.
Кто-то
– В трибунал тебя вызовут, чтобы в карты не жульничал. Вот у нас под Ржевом был случай... Ещё до штрафной.
Его перебил Гулыга.
– Да погоди ты, со своим Ржевом...
Штрафники заинтересованно завозились. Сюжетов у Гулыги было немного, но вдохновенная манера, образный язык и неистощимая фантазия рассказчика заставляли слушать его снова и снова. Даже излишне натуралистические детали ничуть не шокировали присутствующих, которые жаждали все новых и новых подробностей, активно сопереживая вместе с ним.
Гулыга подошёл к печке, присел на корточки.
– Как-то судили меня ещё по молодости лет в славном городе Орле.
Был я там проездом и вертанул на бану угол у какого- то фраера. Но не повезло...
О тюремной жизни Гулыга рассказывал легко и интересно, отвлекая от мрачной действительности и не давая оставаться наедине со своими скорбными мыслями. Мог приукрасить, но это не была ложь. Просто сама жизнь была настолько скудной, что её приходилось окрашивать в разные цвета.
– Налетели на меня мусора, скрутили ласты и повезли меня на кичу. Месяц сижу, два... полгода. Камера. Решётка. Век воли не видать. Наконец привозят на суд... полчаса и трёшка у меня в кармане. Но у мусоров ломается воронок и решают меня конвоировать до КПЗ пешком.
В землянке на снарядном ящике чадила сплющенная артиллерийская гильза.
Гулыга задумался. Было видно, что вспоминает он с удовольствием, переживая все вновь.
– А вы представляете, на дворе май! Всё цветёт и каждая щепка лезет не щепку. И вот пока меня вели меня обратно на кичу....
И он, вновь и вновь переживая, рассказывал, как его вели по вечернему городу, а он увидел впереди идущую девушку в беленьком платьице. И ветер доносил от неё слабенький запах духов. И через тонкую материю просвечивал лифчик.
Когда только рассказ дошёл до этого места, начало нарастать напряжение.
«А лифчик у нее был чёрный или белый?» —с замиранием сердца спросил кто-то из штрафников. Кажется это был голос Швыдченко.
На него зашикали:
– Да какая тебе нахер разница какого цвета? Слушай давай!
Швыдченко неприязненно огрызнулся:
– Вам хорошо, вы ещё и не нюхали чем от бабы пахнет. А я уже пятый год...
Отделенный Павлов решительно оборвал его.
– Ещё раз голос подашь, вошь бельевая, пойдёшь в охранение, сопли морозить!
А Гулыга вновь возвращался к лифчику, добавлял новые детали, останавливаясь, стараясь припомнить новые подробности, о том какие у девушки были волосы, как она встряхивала головой, как оборачивалась назад и какими глазами смотрела на него.
Такой короткий путь, который занял может быть минут пять или семь, но рассказ с подробностями занял полчаса.
Его рассказ был правдой от начала и до конца. Эта правда всех покоряла. Поначалу он смущался и кое-что опускал, но потом привык и говорил уже о всех деталях с удовольствием.