Штрафная мразь
Шрифт:
Мелкие комья земли приглушенно стучали по каске. От обстрела его слегка прикрывал труп погибшего сержанта.
В воронку свалился связной Печерица с разорванным рукавом фуфайки.
Рядом на живот плюхнулся ротный. Заорал, повернув к Лученкову перекошенное лицо.
– Какого хера сидишь?! Стреляй, твою мать!
Лученков успел дать по немцам одну очередь, и тут же в землю перед ним впилась пуля. Понял — работает снайпер.
Командир роты толкнул в плечо Печерицу. Тот повернул к нему своё закопчённое лицо.
Как всегда, когда на него повышали голос
Уголки губ вздрогнули, брови сомкнулись - он явно терялся перед грубостью.
– Сейчас бегишь к лейтенанту Кривенко и говоришь, чтобы он накрыл этого грёбаного снайпера из миномётов. Понял?
Лученков представил себе, что будет дальше. Печерица начнёт тянуть время. Снимет сапог и заново намотает портянку. Нельзя же бежать со сбитой портянкой! Потом подтянет ремень и плотнее натянет ушанку. Посмотрит на капитана умоляющими глазами, в надежде на то, что он отменит свой приказ.
Глядя на это, ротный повторит команду, сопровождая ее матом, клацнет затвором автоматом и солдат побежит вперёд.
Но Печерица просто сказал:
– Не пройду я... командир. Снайпер... сука..!
Несколько мгновений Половков смотрел ему в глаза. Перед ним был обыкновенный русский мужик. В рваной и прожжённой телогрейке, вислозадых ватных штанах и разбитых сапогах. Букашка, человек-нуль, с которым жизнь всегда делала всё, что хотела.
– Я приказываю!
Печерица просто вздохнул «Ну все, пи…ц», побледнел и, пригнувшись, побежал вдоль насыпи. Слученков прижал к плечу приклад пулемёта, прикрывая связного.
Прозвучал выстрел. Пули выбила фонтанчик земли прямо перед ногами Печерицы.
Он упал, пополз. Новый выстрел ждал недолго. Снайпер не выдержал искушения. Выстрелил. Пуля пробила каску и голову. Печерица ткнулся носом в холодную землю.
Он и раньше не противился судьбе. Ни тогда, когда в колхозе искали виновных в падеже скота. Ни на войне, когда посылали с винтовкой на танки. Ни сейчас, когда его послали на верную смерть.
Ел и одевал всегда не то, что заработал своими руками, а то что ему с барского плеча давала Советская власть.
И даже выпив он никогда не роптал на то, что не видел в своей жизни ничего хорошего и светлого, в только каторжный труд от зари до темна. Да слабую надежду на то, что когда - нибудь настанет коммунизм.
Лишь иногда выкашливал из груди вместе со слезами:
—Живу всю жизнь словно пёс на цепи…Бросят косточку, я и рад. А свобода ровно на длину цепи.
Лученков успел заметить вспышку от выстрела. Тут же ударил по ней очередью из пулемёта.
Волоча за собой пораненые руки и ноги, и волоча винтовки, ползли легкораненые. Кто-то надеясь, что ему помогут звал санитаров, кто-то истошно, зло матерился и лихорадочно загребал руками, стараясь как можно скорее укрыться в ближайшей воронке или своей траншее. Кому не досталось пули, завидовали легкораненым. Их, смывших вину кровью, ждали госпиталь и направление в обычные части. Раненых в следующую атаку не погонят. Но нужно было еще доползти до своих и дожить до тылового
Следом за ранеными, тесно прижимаясь к земле, поползли в свои траншеи и несколько человек из наступавших. Залегли в какой-то воронке.
Уже заметно рассвело. Повсюду шла стрельба. Визжали мины. Они взрывались, едва коснувшись земли, образуя круглые грязные ямки. Осколки визжали кружились, будто примеряясь, куда упасть.
Земля непрерывно содрогалась и стонала от взрывов.
Необстрелянные штрафники метались по воронке, пытаясь спрятаться от осколков.
– Чего дергаетесь?
– Раздался чей то хриплый голос.
– На меня смотрите. Пока я спокойно сижу - не бойтесь. А вот когда моя жопа перед глазами мелькнет - вот тут надо поторапливаться! Ясно?
Лученков поднял голову. На дне воронке сидел Павлов, грязными пальцами сворачивал самокрутку. Глеб лишь кивнул головой.
В воронку продолжали сыпаться комья земли. Мины падали с полчаса.
Штрафники вяло переговаривались:
– Вот епть! Вляпались мля!
– Фули сидим? Надо вперёд, а то закидают минами!
– Ага, давай! Беги, если жить передумал! Там же и ляжешь!
Половков понял, что атака сорвалась. Теперь взводным будет легче было поднять мертвых.
– Вперёд!– закричал он, срывая голос.– Васильев! Привалов! Поднимайте людей и – вперед!
Держа в руках автомат Половков побежал вперёд матерясь и простужено хрипя:
– Встать, сучьи дети! Вперёд! В божину Христа, Господа бога мать!
– Он пинал залёгшие цепи сапогами и стрелял над головами, не особо заботясь о целости черепов подчинённых.
Гулыга натянул на глаза каску.
– Хер мы ребята угадали. Полежать сегодня вряд ли удастся!
Лученков увидел, как он встал, подхватил с земли винтовку и крикнул, повернув к лежавшим злое потное лицо:
– Ну что воры? Когда преступный мир дешёвым был? Вперёд, в рот пароход!
Появилась мешковатая фигура старшего лейтенанта Васильева в разорванной на спине телогрейке. Штрафники услышали его мат.
Поняв безысходность своего положения, кто отчаянно матерясь, кто просто молча стиснув зубы, стали подниматься. Потом рванули вперёд.
Это был отчаянный бросок навстречу собственной гибели. Трудно было уцелеть под таким огнем. Разрывы мин громыхали справа и слева от бегущей и что-то кричащей толпы штрафников. Разрывы оглушили, и выкосили половину.
В это же самое время Половкова сильно ударило в правую ляжку. Нога онемела как от судороги и по штанине потекло что- то горячее.
Нужно было остановиться, осмотреть и перевязать рану, но Половков знал, что если остановится, то уже не сможет идти. Атака без него захлебнётся.
И он бежал, припадая на правую ногу, бежал и рычал как раненый зверь. Рядом с ним бежали его штрафники, его золотая рота, штрафная мразь.
Внезапно у него кончились силы и капитан Половков упал.
Но штрафники уже были перед линией окопов и уже швыряли куда-то гранаты.
* * *
Разгорелась ожесточённая рукопашная схватка. Во всеобщей сумятице слышались хрипы и мат- перемат.