Штрафная мразь
Шрифт:
Особист что-то писал перьевой ручкой, постоянно макая ее в стоявшую на столе чернильницу с узким горлом.
– Ну рассказывайте…— старший лейтенант аккуратно стряхнул пепел на листок бумаги. Поднял на арестованного штрафника красные, воспалённые от бессонницы глаза.
Гулыга мутно посмотрел на оперуполномоченного.
– Что рассказывать, начальник?
– Гражданин, старший лейтенант,— склонив голову набок поправил его оперуполномоченный.
– Обращайтесь ко мне по
Гулыга молчал. Смотрел на офицера дикими, ничего не понимающими глазами.
– Расскажите для начала, как вы убили вашего командира младшего лейтенанта Голубенко и хотели перейти на сторону немцев. … Именно это я и хочу…
– Чего?..
– Гулыга привстал с табуретки. Выпучил глаза. Несколько секунд стоял молча, шевеля губами словно рыба. Потом спросил изумленно:
– А больше ты ничего от меня не хочешь?
У него сдали нервы и он закричал.— Я же всё тебе уже написал, начальник!
На шее Гулыги надулись вены. В грязной окровавленной гимнастерке, он был похож на загнанного в угол волка.
Он резко осел на табуретку и застонал, захрипел сорванным голосом:
– Пиши сука, что я вас всех ненавижу! Всё вашу масть краснопёрую!
– Права качаешь, мразь штрафная?— бесцветным голосом равнодушно спросил Мотовилов.
– На бас меня берёшь?- Он встал, неторопливо поправил кобуру на ремне и вдруг тяжело ударил Гулыгу в висок.
Тот повалился навзничь, вместе с табуреткой. Старший лейтенант неторопливо подошёл к распластанному на полу телу и начал бить его ногами в лицо, живот, в пах...
Мотовилов бил молча и страшно, словно мстил личному врагу.
Звук подкованных каблуков больно бил в мозг. Было похоже, что растрёпанный и потный, перетянутый ремнями человек танцует какой то страшный танец.
Тело штрафника Гулыги помимо его воли и сознания автоматически пыталось сжаться, увернуться от страшных ударов и вжаться в какую-то малюсенькую щель. Наконец хромовый сапог впечатался в расквашенный рот штрафника.
У Гулыги перехватило дыхание, и он захлебнулся тягучей мутью, поглотившей все его чувства.
Танец закончился. Только что плясавший человек громко и запалёно дыша вытирал лицо аккуратно сложенным носовым платком.
Штрафник Гулыга перевернулся на спину, с хрипом втянул в себя воздух.
Мотовилов крикнул:
– Конвой! Увести!
* * *
В подвале заводоуправления, приспособленном под тюремную камеру сидели и лежали на полу несколько арестованных.
Двое сытых конвойных в тяжёлых яловых сапогах занесли избитого Гулыгу и бросили его на бетонный пол у двери.
За спиной лязгнул засов.
Приспособленный под камеру подвал
Сидящие в камере люди его под руки и потащили в угол, где на полу была навалено солома и расстелено несколько шинелей. Гулыгу уложили на спину. Поставили рядом кружку с водой. Один из арестованных солдат, пожилой, небритый пробормотал.
– Ничего, оклемается. Меня по молодости и не так били.
Вернулся на своё место. Его дёрнули за полу шинели.
– Тимофеич, давай рассказывай дальше.
Тот, кого назвали Тимофеичем присел подвернув под себя ногу. Вздохнул:
– А чего тут рассказывать... Как комбеды у нас организовали председателем сделался Никита Шубин. Первейший на селе лодырь и злыдень.
По мобилизации попал в Красную армию, где- то воевал. То ли он за кем то гонялся, то ли за ним гонялись, но попал к белякам в плен. Ну и те, вроде как истыкали его всего штыками и шашками. Может покуражиться хотели, поучить уму- разуму. А может и жизни лишить.
Но шкура у того Шубина была как у лепарда, вся в пятнах. Я сам в бане видел. Вот этот Шубин получив власть и начал злобствовать. Считал, что за свои муки ему положены от Советской власти небывалые почести и поблажки. Тех же, у кого хоть какой то достаток был, ненавидел страшно.
Бывало сидит у себя в сельсовете ночью и решает- кого под арест, кого в распыл, а кого помиловать.
Но миловал не часто.
Если в семье была хоть одна корова, заставлял сдать. Если хозяин не отдавал скотину, отправлял в холодный амбар без воды и еды.
Упорствуешь и дальше, тогда всей семьёй с малыми детишками в Нарымский край.
Я после Гражданской в городе остался. На заводе работал. А у сестры в деревне отобрали единственную коровёнку. У неё детей четверо, мужа нет. А корову забрали и в общественное стадо. Не доеные коровы мычат, сиськи надулись, а доить их некому. Сестра и другие бабы ходят вокруг сарая, а сделать ничего не могут У ворот охранник с ружьём.
Поплакала сестра, ушла. На другой день приходит, спрашивает охранника.
– Как там моя Зорька?
– А никак. Зарезали её. Сходи в сельсовет, может, кусок мяса дадут.
Сестра пошла. Дали голову и требуху. Ну и на том спасибо.
* * *
Двое конвойных притащили бак с кашей.
Один из них, постарше, в повязанном поверх телогрейки грязном переднике накладывал кашу в алюминиевые миски и подавал их в открытую дверь. Другой, помоложе, стоял у стены с винтовкой в руках.
Гулыга зашевелился. Покряхтывая сел.
Огляделся по сторонам. Выругался и потряс головой.