Штрафная мразь
Шрифт:
Да жалеть-жалеть не стану
Я таких как ты сволочей
Мильон достану
Знаю рано-рано-рано
Аль поздно
Приползешь ко мне сама
З араза!
Брось-да-бросай
Да
Я таких как ты сволочей
Мильон достану
Знаю рано-рано-рано
Аль поздно
Приползешь ко мне сама
– Марик, я ставлю свои кони.- Клёпа стрекотал, порхающей в его руках колодой.
Все знали, что Клёпа - шулер, во время игры он «исполняет» — то есть жульничает так, что не прикопаешься.
Но Слива твёрдо верил в свой фарт, что не проиграет. К тому же, как и во всякой игре он делал расчёт на свою ловкость.
Марик плюнул в ладонь - затушил папиросу и бросил её на грязный пол.
– А я свой гнидник. Маманя сама вязала. Чистая ангорская шерсть.
– Это вы как-то не по-советски, Марик,— ёрничал Клёпа быстро тасуя колоду.
– При чём здесь ваша мамаша. В нем же ещё до вашего рождения откинули хвосты двадцать сидельцев.
Движения его пальцев обрели уверенность, лицо разгладилось, только в уголках бледных губ таилась тихая грусть.
Слива сидел напротив и с затаенным любопытством следил за движениями его рук.
– Клёпа, вы я вижу, мастер. Не отвлекайтесь, не отвлекайтесь! Мешайте тщательнее.
Карты так и шуршали руках Клёпы. Он улыбался:
– Снимите шляпу.
И тогда тонкий изящный палец афериста сдвинул двинул несколько грязных листков с верха колоды. Перед Мариком легла карта.
Он трижды, шутя, поплевал в сторону. Попросил.
– Ещё!
Получив следующую, чуть дрогнул. Несколько секунд смотрел на неё словно не веря, потом неуверенно произнёс.
– Себе...
Почуявший смену настроения Клёпа, ударился в лирические воспоминания.
– Помню однажды катали мы в Сочи... Ах! Какая была игра!
– Вы шпильте-шпильте, игровые! Не отвлекайтесь!— буркнул Гулыга.- А то ненароком луканутся отцы- командиры.- Посетовал- вот беда, собрались два плута. Хрен да уксус!
— Всё. Вскрываемся.
– Клёпа кинул на подушку карты.- Очко!
У Марика было две десятки.
– Как же так, Клёпа? Как же так...
– Непонимающе твердил он.- Я же видел...
– Мало ли, что вы видели, Марик - кокетничал Клёпа, вновь стрекоча ожившей в его руках колодой.
– Может быть у вас было временное помрачение рассудка? Откуда мы знаем!
– Убили базар, Слива. Банк!— Гулыга
– Гулыга... Дай отыграться. Я — честный вор…
– Расчёт.
– Гулыга спрятал глаза под набрякшими веками. Посуровел.
– Был ты вор. А сейчас ружейная морда. Впрочем как и я. Мильготин, снимайте гнидник.
Марик снял свитер. С тлеющей в зубах трофейной сигареты на татуированную волосатую грудь упал пепел. На шее висел шнурок. На нём нательный крест и на нём еще какой-то мешочек.
Клёпа проявил заинтересованность. В его глазах азарт, лицо передёрнулось от жадности.
– Марик, шо у вас на гайтане?
– Фамильные драгоценности. Мама баронесса завещала перед кончиной.
Марик не раздумывая вытряхнул мешочек на одеяло. Там несколько обручальных колец, золотые коронки.
– Што ж ты сука, маму баронессу в гроб без зубов, что-ли положил?
Марик подумал и не ответил, лишь прикрыл глаза.
У него было устоявшееся правило – просто не отвечать на неприятные вопросы.
– Фамильные цацки играются?
Мильготин прикрыл веки, полуспущенные над черными глазами, и согласно кивнул.
Через полчаса всё было закончено. Марик приграл всё. Часы, золото, имеющиеся у него шмотки.
Играли на жизнь. Марик уже был готов на всё.
В случае выигрыша он получал всё проигранное назад. В случае проигрыша должен был поставить на кон свою жизнь.
Это был приговор, почти смертный. Но среди воров всегда высоко ценилось всякое проявление доблести и отваги, даже, если оно происходило в самой уродливой, патологической форме.
Для того чтобы продемонстрировать свой душок, способность проявить дерзкое пренебрежение к собственным жизни и судьбе вор бы готов совершить любой самый безрассудный поступок.
Через десять минут судьба Мильготина была решена. Гулыга встал.
– Без крови здесь не обойдёшься, Марик. Докажи, что ты не не фраер!
Слива стоял понурый, как старая, изработавшаяся лошадь.
Он поднял глаза, взглянул на Гулыгу с тайной надеждой. Бывший вор сделал вид, что этого не заметил.
Он был весь в своих мыслях. Таким он и вышел из избы, необыкновенно сосредоточенным, перешагнувшим через свои внутренние сомнения.
В эту минуту человеку обрезали срок жизни…
* * *
Следующим утром всё было как обычно. С немецкой стороны изредка бил пулемёт. Постреливали из винтовок. Наши отвечали. Вдруг стрельба прекратилась с обеих сторон.
На бруствере в полный рост стоял солдат, без ватника, в расстёгнутой гимнастерке, из под ворота которой выглядывала тельняшка. Это было что-то новое в скучных окопных буднях. Немцы притихли.
Штрафник вынул из кармана галифе портсигар, достал из него папиросу. Медленно размял ее в пальцах, продул бумажный мундштук и сжал его зубами.