Штрафная мразь
Шрифт:
Периодически взлетали осветительные ракеты, расцвечивая ночь светом холодного пламени и тогда разведчики утыкались разгорячёнными лицами в снег.
Пока всё было тихо. Разведчики затаились. Лежали не дыша. Младшему лейтенанту Голубенко казалось, что у него перестало биться сердце.
Перед немецкой траншеей, в аккуратной разрытой ими снежной яме, лежало пять мешковатых тел в белых халатах, обсыпанных лёгким, хрустящим снегом.
В темноте мелькнул тусклый луч фонарика. Булыга предостерегающе показал кулак —
В немецкой траншее мелькнуло несколько теней, раздались хриплые голоса. Потом они стихли. В окопе стояла тишина. Где- то в стороне над бруствером торчал ствол крупнокалиберного пулемета.
Гулыга подполз к Голубенко. Ткнулся лицом к его голове
—Во-он там блиндаж. Там офицеры. Надо ждать, когда кто- нибудь выйдет.
Через полчаса скрипнула дверь. В освещённом лампой дверном проёме мелькнула голова в офицерской фуражке.
Офицер пьяно выругался и что-то бормоча себе под нос принялся справлять малую нужду.
– Грища, за мной! Остальные страхуют!— прошипел Гулыга и бесшумно двинулся немцу за спину, вытягивая из рукава нож.
Немец смотрел на свои сапоги, перепачканные в жёлтой глине, а когда поднял глаза, потерял дар речи — на него смотрелась небритая звериная рожа, а глаза отсвечивали сатанинским блеском. И таким же дьявольским блеском сверкнуло лезвие ножа…
Разведчики двигались один за другим. Пленный обер-лейтенант полз за Гулыгой, опасливо косясь на Гришу Дрокина. Тот завистливо втягивал в себя винные пары, следовавшие за пленным и мстительно колол его в ляжку острием финки.
Замыкали близнецы.
Метров через сто от немецких окопов наткнулись на замаскированный немецкий дозор. Лейтенант Голубенко заметил пулемёт и рядом сонных, скукожившихся от холода немцев. Впереди них лежал голый, не очень заснеженный склон с гривками бурьяна по межам. За склоном были уже свои.
Отползать назад и менять маршрут было уже поздно. Через несколько минут должно было рассветать.
Распластанные на снегу штрафники ошеломленно молчали, не в состоянии вымолвить слова. У каждого в такт с сердцем биласьединственная теперь мысль - вроде удалось, ушли, а тут такая досада.
Взводный вопросительно оглянулся на Гулыгу. Тот кивнул головой.
Голубенко зубами содрал с руки трехпалую рукавицу и вырвав мокрыми пальцами чеку, чуть приподнявшись, бросил гранату в немецкий окоп.
Но в момент броска граната попала в рукавицу его маскировочного халата. Такое случалось, даже с опытными бойцами.
Это был конец.
Чтобы выжить, нужно было засунуть руку поглубже в сугроб. Оторвало бы кисть, пальцы, но был бы шанс остаться в живых.
Неопытный Голубенко сплоховал. Он стал судорожно трясти рукавом, надеясь выкинуть гранату из рукавицы — и раздался взрыв…
Огненный куст вырос перед немецким окопом, ослепил и оглушил. И тут же раздался страшный крик
Засвистели в черном небе мины и взрывы заухали совсем рядом. Раз, два, три, четыре… С шипением взлетела белая ракета, и снова — раз, два, три…
И тут же пулеметные трассы, огненно прошивая темноту стали сечь и рубить снежный наст по всему полю.
И после этого уже не понять что: вспышки света, разрывы гранат, трассирующие струи. Смешалось всё в одно кошмарное и безнадежное — Это конец!
Гулыгу оглушило, посекло осколками. Лицо залило кровью… Но он, невзирая на боль прохрипел:
– Скорей назад. Отходим! Хватайте лейтенанта.
* * *
Перед рассветом группа вернулась обратно. В живых осталось двое, Гулыга и штрафник Дрокин. За собой они тащили изуродованное тело лейтенанта Голубенко. На мокрой, иссеченной осколками шинели волочился глянцево-сизый клубящийся моток чего-то, ещё недавно живого...
Близнецов не было. Они погибли прикрывая отход группы.
Тяжело дыша, Гулыга сел на дно окопа, рядом с убитым взводным. Шёл крупный снег. Он становился все гуще. Таял на лицах живых и застывал снежной коркой на лице мёртвого лейтенанта.
– Дайте закурить!— Хрипло попросил Гулыга.
Ему сунули прикуренную самокрутку.
Мёртвыми глазами человека, только что пережившего собственную смерть он смотрел на то, как двое штрафников заворачивали в плащ-палатку тело Голубенко.
Он смотрел на их лица. Штрафники отворачивали глаза, чтобы не смотреть на то что осталось от младшего лейтенанта.
Выдыхая махорочный дым, Гулыга выдохнул:
– Лучше бы я триппер подхватил. Задание не выполнил. Группу погубил. Амба!
Прибежали ротный и капитан Покровский.
Замполит тут же стал обвинять Гулыгу в срыве задания и гибели офицера.
– А ты, вообще, пошел на х..!— взорвался Гулыга, злой после гибели группы и чудом избежавший смерти.
Ротный решительно оборвал перепалку.- Не время, товарищ капитан нотации читать. А ты Гулыга, голову пеплом не посыпай раньше времени. Разберутся!
Покровский остывая, согласился.- Конечно разберутся, но рапорт я всё же подам!
Половков приблизился к замполиту вплотную, глянул на него сверху:
– Ты хочешь произнести речь?! Давай пиши свой рапорт, пропагандист!
Гриша Дрокин, разбитый и подавленный, молча сидел рядом, глядя на мёртвого лейтенанта и не видя его.
Прямо из окопа Гулыгу и контуженного взрывом Гришу без оружия отправили в тыл дивизии.
Допрос проводил старший лейтенант Мотовилов.
Дрокин только мычал, закатывал глаза и норовил упасть на пол.
Тогда расстроенный отсутствием показаний Мотовилов приказал привести к нему второго.
Доставленный в кабинет Гулыга увидел обтянутый дермaтином стол, сидящего за ним Мотовилова с погaсшей пaпиросой во рту.