Штрафники 2017. Мы будем на этой войне
Шрифт:
— Выруби эту хрень, — на правах командира распорядился Янычар. — Пойдём лучше к девчонкам, а то они заскучают без нас.
Все с готовностью поднялись и, замотавшись в простыни, как римские патриции в тоги, с фривольными улыбочками направились к бассейну.
Негатив, прихвативший со стола две початые бутылки водки, с многозначительной миной постукивал ими друг о дружку, делая по глотку из каждой, горько, но довольно морщась.
Обнажённые девушки, ничуть не стесняясь наготы, улыбаясь смотрели на молодых мужчин.
Отпуск продолжался.
Война, не оставлявшая души парней
Последняя ночь отпуска походила на предыдущие, разве что не покидавшее ощущение неизбежности окончания всего хорошего стало острее. Оттого и ночь казалась особенной, что ли.
Янычар лежал в постели на спине, положа ладони под голову. Рядышком, поджав ноги, натянув до подбородка свою часть большого одеяла, сидела Лена. Рассыпавшиеся по плечам светлые волосы придавали девушке ещё больше женственности. В полутёмной комнате капитан не видел отчётливо её глаз, но знал, они зелёные. Это нравилось ему.
— Леша, если хочешь, я буду писать тебе, — тихо произнесла Лена.
Янычар покосился на неё. О том, чтобы переписываться с проституткой, он и не думал. Не потому что презирал, совсем нет. Просто никому уже давно не писал писем. Наверное, с самого училища. Отвык напрочь. Представив, как бы это выглядело сейчас, Алексей невольно хмыкнул.
Лена расценила это по-своему. Она немного отстранилась и произнесла с нескрываемыми нотками горькой обиды:
— Презираешь… Все вы так. Сначала как бешеные налетите, похоть удовлетворите, а потом брезговать начинаете…
— Я тебя не презираю и не брезгую тобой, — нейтральным тоном ответил Янычар. — Просто твоё предложение…
— Что? — перебила девушка. — Неприемлемо для русского офицера, да? Может бросить тень на шитые золотом погоны?
— Я не это хотел сказать.
— А что? — с вызовом спросила Лена. — Молчишь… Ты обидел меня. Говоришь, не хотел, а специально унизил. Думаешь, если я торгую телом, то любой заплативший за него, имеет право плюнуть в душу?
Девушка закрыла ладонями лицо, а капитан вдруг вспомнил ладони пойманной однажды снайперши.
Эта сука выкашивала офицеров одного за другим, пока её не взяли тёпленькой, совсем не ожидавшей такого финала. Она сидела на битом кирпиче рядом со своей лёжкой в маленькой комнатке полуразрушенного дома, затравленно снизу вверх глядя на грубых злых мужиков.
От снаряда, угодившего в стену, образовалась приличная дыра, в неё открывался хороший вид на кусок дымящегося разрушенного города.
Янычар поднял её СВД, понюхал ствол, пахнущий кислой пороховой гарью — явный признак свежего выстрела — и изо всей силы, как по футбольному мячу, пнул снайпершу в лицо. Грубый солдатский ботинок, угодил прямо в рот, с хрустом выбил передние зубы.
Она утробно вскрикнула, откинулась на битый кирпич, крепко с глухим стуком приложившись затылком об пол, и схватилась за лицо, мыча от боли. Изо рта хлынула кровь, сквозь пальцы щедрыми струйками стекая по щекам к затылку, исчезая в растрёпанных тёмных волосах.
Эту тварь запустили по кругу, чтобы дырка зря не пропала,
Напоследок ей выпустили кишки и набили требуху битыми кирпичами, чтобы никуда не уползла. Но это вряд ли случилось бы: снайперша умерла быстро — от болевого шока.
Капитан усилием воли избавился от нахлынувшего видения. Он уже и без того пожалел о своей реакции на предложение девушки писать ему. Реакции, в общем-то, вполне сдержанной, и всё же.
— Я не это хотел сказать, — повторил Туркалёв. — На самом деле я даже представить не могу, каково оно — писать кому-то письма. Да и о чём? Мир остался где-то там, совсем в другой жизни, теперь как будто очень далёкой. А о войне я писать не хочу, она до краёв наполнена страхом и ненавистью. Это вызывает ответную ненависть, иссушает душу.
— Человек с высохшей душой страшен, — тихо произнесла Лена. — В нём нет жалости ни к себе, ни к другим. Зачем ты на этой войне?
Янычар совсем не ожидал такого вопроса.
— Как зачем? — растерянно переспросил он. — Я воюю с самого окончания училища, то там, то сям. А потом так получилось, что моя часть в составе других войск оказалась на стороне Объединённой Оппозиции. Я не выбирал, на чьей стороне мне быть. Я выполняю приказы. Я солдат.
— Ах, ну конечно! — усмехнулась Лена. — Очень удобная позиция! «Я солдат, я выполняю приказ». У тебя нет своего мнения по поводу этой проклятой, никому не нужной войны? Что делить народам России? Что делить тем, у кого никогда ничего не было, кроме обещаний лучшей доли от рвущихся к власти? Эти гады сейчас сидят глубоко под землёй, опасаясь за драгоценные жизни, и обрекают на смерть сотни тысяч ни в чём не повинных. Почему ты воюешь за них? Они думают только о себе, им плевать на простых людей!
Капитан угрюмо молчал, отведя взгляд. Он чувствовал себя словно голый перед смеющейся толпой зевак. Да ещё вдобавок зудела гаденькая мыслишка самооправдания:
«Я ей заплатил и вынужден такое слушать. Нахрена мне это нужно?»
Страдающая совесть не принимала подленькой мысли, всё слабее и слабее отбиваясь от её нахрапистости, обречённо понимая: эта нахрапистая всё равно своё возьмёт.
Туркалёв не находил, чем ответить на правоту девушки, и это раздражало сильнее всего.
Зачем он воюет? Много их таких — желающих спросить обвинительным тоном.
А что они знают о его погибших друзьях, чьи предсмертные хрипы, не переставая, калёным железом жгут память, требуя возмездия жестокого и неотвратимого?
Ничего не знают и не узнают. И она не узнает, но как точно всё же подметила: «Человек с высохшей душой страшен. В нём нет жалости ни к себе, ни к другим».
Чёрт бы её побрал со всей правотой.
Это ж надо, а! Проститутка заставила впервые всерьёз задуматься над тем, что же он действительно делает на этой войне, развязанной со своим народом необузданными в желании власти политиками.