Штрафники 2017. Мы будем на этой войне
Шрифт:
— На дальняке боец из залётчиков ёлку рубит. Тутошний старшина наказание ему такое придумал, — ответил Негатив.
«Рубить ёлку на дальняке» на местном жаргоне означало, что залётчик, то есть провинившийся в чём-то боец, отправлен приказом старшины в туалет сломать намороженный столб экскрементов, «выросший» под самую дырку от бесконечных страждущих, отправляющих там естественные надобности. Для этого бойцу пришлось спуститься в промороженную выгребную яму и сапёрной лопаткой «срубить ёлку».
— Не, ну ты молодец, командир! На меня наезжаешь, а сам? Что-то
Боёв не было уже неделю, а это верный признак, что скоро начнётся очередная заваруха. За последнее время фйдерам такого шухера навели, что они улепётывали, не оглядываясь, бросая всё: и технику, и имущество, и раненых.
Продвижение войск Объединённой Оппозиции по всему фронту составило более ста километров. Можно было идти и дальше. Деморализованный, разбитый противник ещё не скоро придёт в себя. Но сильно отставала тыловая служба, поэтому командование решило наступление приостановить.
Ситуация напоминала ту, когда Красная Армия отбросила немцев от Москвы в сорок первом. Кадры кинохроники очень наглядно передавали те события — горящая, покорёженная техника, сотни трупов, заметаемые снегом…
То же самое наблюдалось и сейчас, только воевать приходилось со своими, в этом было очень существенное, принципиальное отличие от той войны, когда фашисты пришли как захватчики, а наши обороняли Родину.
Янычар вздохнул от таких мыслей. Он очень сильно подозревал, что стремительному наступлению поспособствовал добытый «язык». Видать, выложил все карты, румяненький, раскололся по самые ягодицы. Что с ним теперь? Как поступают с такими чинами те, кто сам чином не меньше? Пленные-то солдаты и офицеры на тяжёлых работах используются, очень часто их по минным полям гонят впереди наступающих… Война…
Фйдеры тоже с пленными не церемонятся и поступают с ними не лучше. Гражданская война страшна кровопролитностью, с обеих сторон гибнет один и тот же народ.
От бесполезных мыслей Алексея отвлёк скрип открывшейся двери. Из блиндажа вышли парни с алюминиевыми тарелками в руках, в незастёгнутых камуфлированных бушлатах, резко контрастирующих с пока ещё девственным снегом.
— Пойдём к кухне, командир, попробуем найти пожрать, — предложил Куба. — Я твою чашку и ложку взял.
— А что вы всем коллективом? — спросил Туркалёв. — Мог бы кто-то один прогуляться.
— В наступление на кухню лучше скопом ходить, а то Эммануила Гедеоновича в одиночку хрен прошибёшь, — ответил Кубаев. — Щас наедем на него всей толпой, глядишь, разживёмся чем-нибудь. У него заначка всяко есть. Иначе, какой он шеф-повар?
— Вроде рано ещё, — высказал сомнение майор.
— А чё ты, жрать не хочешь? — удивился Негатив.
— Я бы не отказался от курочки копчёной и запотевшего штофа водочки, — несколько жеманно признался Янычар.
— Ха! — не сдержался Седых. — Я бы тоже. И от бабы заодно.
— Опять он о бабах, — вздохнул Бек.
— Молчи, презренный плебей, — отрезал Негатив. — Не мешай образованным интеллигентным
Майор присоединился к процессии, двинувшейся в направлении походной кухни. Операцией взялся командовать Куба.
— Возьмём кока в плен, — делился он своими соображениями, — обойдём с двух сторон, охватим в клещи, тут ему и конец, заначка у него есть, или я ничего не смыслю в тактике. Спрячьте чашки под бушлаты, а то он прочухает раньше времени и свалит куда-нибудь, типа по делу, ищи его потом.
С утра уже занятый варкой повар — мужик лет сорока пяти, большой и грузный, велеречиво именовавшийся Эммануилом Гедеоновичем, до войны работал шеф-поваром в элитном ресторане. Чем-то он проштрафился, возможно, кому-то из его высокопоставленных клиентов не понравилось блюдо, и угодил за это на фронт, да попал не куда-нибудь поближе к большим звёздам, любящим «что-нибудь вкусненькое», а в самую что ни на есть задницу — на передовую.
В связи с наступлением и неразберихой его временно приставили кормить роту разведки, что само по себе уже было необычно: иметь в небольшом мобильном подразделении своего личного шеф-повара — это не хухры-мухры, это статус. Но в армии случаются и не такие казусы. В общем, Эммануил Гедеонович с некоторых пор кормил разведчиков.
Он поздно заметил гоп-компанию, а когда увидел, в его большой и рыхлой душе ворохнулось нехорошее предчувствие, очень быстро переросшее в уверенность, что недавно прикомандированные к роте разведчики, вроде бы идущие мимо, топают как раз по его большую и рыхлую душу.
Только раньше с утра такого не наблюдалось — обычно вечером, когда после скудного обеда проходило достаточно много времени, а трёхразовым питанием тут никого не баловали. Ну, разве что «блатных и приближённых», как любил выражаться командир полка, имея в виду всех близких к полковому штабу, и всю хозроту, которая понятное дело голодной никогда не останется.
Бросив большой черпак, тряся мясами, бывший шеф-повар потрусил, как ему, наверное, казалось, очень быстро в сторону блиндажа командира роты разведчиков.
— Заходи, заходи слева! — зашипел Куба. — Отсекай его.
Быстро рассредоточившись, парни взяли в кольцо повара. Тот понял, что попался, обречённо вздохнул, останавливаясь.
— Утречко доброе, Эммануил Гедеонович! Как ваше драгоценное здоровье? — как можно дружелюбнее поинтересовался Кубаев. — А что это вы в блиндаж ротного наладились?
— Да… Надо было по делу заглянуть, забыл совсем, — нашёлся повар.
Разговаривал он, мастерски подражая диалекту одесских евреев, хотя мог вполне говорить без всякого местечкового акцента.
— А-а-а! — понятливо протянул Куба. — А хотите, я схожу или отправлю кого помоложе, пошустрее?
— Не нужно. Я потом зайду.
— Как скажете, Эммануил Гедеонович, — покладисто согласился Ринат. — А мы вот тут с утра, знаете ли, решили пройтись, глядим, вы что-то кашеварите. Чем порадуете нас сегодня? Лобстерами? — осведомился он светским тоном лондонского денди.