Штрафной батальон
Шрифт:
— География обширная. Вот это, — он потер пальцами рубец на бедре, — память о городе Истре. Зарубка на боку — Селижарово напоминает, а на груди — Воронеж до смерти забыть не даст. Вот такая получается своеобразная рельефная карта, — с горечью заключил он свой рассказ. — А вообще-то по образованию я учитель физики, до войны был директором школы трудновоспитуемых. Теперь, думаю, смогу без особого труда преподавать и географию…
— Так вы давно на фронте?
— С июля 41-го.
— Фи-фи! — тоном недоверчивого удивления присвистнул Павел.
Дальше
— Простите за нескромность, но почему в таком случае вас не повысили в звании?
Ульянцев не обиделся: начистоту так начистоту. Ответил все в том же шутливом духе:
— Фашисты, сволочи, виноваты, как бельмо я у них в глазу. Не успею появиться на виду — тут же продырявят. Ни в одной части по их милости поэтому долго не задерживался. Только начну приживаться — ив госпиталь.
— А к нам, если не секрет, каким ветром занесло?
— Перед последним ранением я здесь отдельной штрафной ротой командовал. Учли, так сказать, мой опыт и вашу нужду…
— А-а-а…
Вот, оказывается, почему новый ротный хоть и на ощупь, но не без успеха общий язык со штрафниками находит — старые они для него знакомцы.
Зауважали после того разговора штрафники лейтенанта Ульянцева, помимо всего прочего, усмотрели с ним родственную связь: тоже вроде как судьбой человек обойденный. Солдатские будни меж тем потекли установленным чередом. Со дня на день ждали пополнение, но его не было две недели. Правда, непредусмотренное, самодеятельное пополнение однажды в батальон все-таки поступило. И прибыло оно в составе одного человека целевым назначением во второй взвод второй роты.
Произошло это так. Перед самым подъемом кто-то легонько потянул Колычева за руку и позвал знакомым, извиняющимся голосом: «Паш, слышь, вставай!» Еще не придя в себя, Павел испытал раздраженное беспокойство оттого, что голос, хоть и узнанный, не мог принадлежать никому из тех, кто находился рядом. И вдруг точно прорезало: да ведь Витька это, Туманов!
Вскинувшись, протер в изумлении глаза. Нет, не мерещится — Туманов. Как есть, собственной персоной. Шинель на одно плечо наброшена, рука на перевязи, и носом растроганно шмыгает.
— Витька?! Ты, что ли?
— Ага…
Сграбастал его в охапку:
— Братва, подъем! Смотри, кто к нам явился! — зашумел так, что разом всех переполошил.
— Точно Туман, чертяка! Как сюда дорогу нашел? — с угловых нар обрадованно вопросил Кусков. — Слышь, Славк, крестник твой явился…
Все, кто и не знал Туманова, вокруг собрались, табак наперебой предлагают, тискают. Ждать ведь не ждали и думать перестали.
Витька от всеобщего внимания сконфузился.
— Ну че вы повылупились-то? Невидаль, что ль, я какая? — пробормотал смущенно. — Куда ж мне, кроме вас, податься? Свои тут…
— Постой, постой! — насторожился Павел. — А как это тебя с такой рукой из госпиталя выпустили?
Прилив бурной, безотчетной
Туманов независимо пришмыгнул носом:
— А меня, Паш, никто и не выписывал. Наоборот, дальше в тыл хотели отправить. Так я и сбег от них. Домой, значит, к вам. А то куда ж еще?
— Как сбег? — опешил Павел. — Да ты соображаешь, что это значит, дурья твоя голова, или совсем уж вертанулся?!
Совсем вертанутым Витька, по всей вероятности, себя не считал и потому, поморгав озадаченно, потянулся взглядом к товарищам, ища у них сочувствия и поддержки. Но не нашел. Лица у всех вытянулись, стали каменными.
— Ну дела! — обреченно проронил Кусков. — Упекут теперь голубчика опять на всю катушку. За милую душу…
— Что с приветом товарищ — сомнений не было. Но что до такой степени?! — уничижительно щурясь, покачал головой Шведов. — Это ж надо быть Тумановым! Ей-ей, другого такого чудика во всем батальоне не найти. Только у нас во взводе…
А Баев и Махтуров, очевидно, не в силах постичь убийственной простоты тумановских умозаключений, смотрели на него с одинаковым выражением жалости и недоумения на лицах.
Туманов, впрочем, тоже недоумевал:
— Че вы испугались-то? Я ж не куда-нибудь, а в свой батальон, назад… Че тут такого особенного?..
— Может, думаешь, тебя по головке за такие вещи погладят, благодарность объявят?
— Ниче я не думаю. Пришел, и все, а там пусть делают че хотят.
— Ну да, конечно. Главное — мы жалаем! — поддразнил Кусков. — А там хоть трава не расти…
Потом вместе стали думать, как быть. Возвращаться в полевой госпиталь с повинной и замять дело чистосердечным раскаянием Витька наотрез отказался. Переговорить с ротным? Но Ульянцев человек новый, Туманова не знает и вряд ли захочет взять беглеца под защиту. Перебрав все возможные варианты, сошлись на том, что лучше всего идти взводному просителем к самому майору Балтусу, минуя все другие инстанции. Страшновато, конечно, но и непутяя жалко. Будь что будет.
На штабное крыльцо Павел как на эшафот поднимался. И случилось так, что комбат навстречу из дверей появился. Запрещено штрафникам без вызова в штаб являться, сразу догадался, что неспроста пожаловал. Ответив на приветствие, придержал шаг.
— Слушаю вас.
Показалось Павлу, что недовольство и резкость в его голосе прозвучали, заволновался. Готовился суть дела изложить четко, убедительно, а получилось невнятно, просительно. Думал, не дослушает комбат, отмахнется. Но ошибся.
Морщинки на сурово сведенном лице Балтуса вдруг разошлись, холодные глаза подтаяли.
— Как-как — домой, говорит, вернулся? — недоверчиво переспросил он. — Прямо так и сказал?
— Так точно, гражданин майор! К себе, сказал, домой, значит, — повторил Павел, приходя в тихое изумление от того, что это обстоятельство возымело на комбата столь сильное действие.